Я скажу, что прибежала на шум. Он знает, он привык. Но если ты будешь рядом… Ты себя в зеркало видала? На тебе лица нет. Ты уверена, что сможешь сейчас войти, лечь с ним рядом и уснуть? Думаешь, он ничего не заподозрит, если такой тебя увидит?
Кайлин сглотнула. Как бы неприятна ей ни была Ириллин, но та права. Кайлин понимала, что и глаз не сможет сомкнуть теперь. Только не после того, что ощутила среди ночи, проснувшись.
Он подошел к ее постели, когда она спала. Он вонзил меч в место, где она лежала…
Последним, что Кайлин увидела, закрывая за собой дверь, было нежное выражение на лице Ириллин, которая склонилась над спящим богом, осторожно вытирая с его бедер кровь другой.
***
Кто-то прошел легкими шагами по спальне, и Рогар проснулся.
На смятой подушке рядом с ним лежал длинный медный женский волос. Выпростав руку из-под одеяла, Рогар осторожно подцепил его, посмотрел на просвет, как играют на нем солнечные искры, затем намотал концы на указательные пальцы и поднес к лицу. Соль и океанский ветер. Испытав зверский прилив неутолимого голода, он отбросил волосок и уткнулся в ее подушку носом, жадно втягивая в себя запах любимой женщины, едва уловимый след, который она оставила в его постели. Лицо кривило, и кожа под искалеченным глазом болезненно натянулась, и Рогар знал, что тому виной.
Неосознанная, неудержимая улыбка влюбленного идиота. Точно такую же он поймал в своем отражении прошлым вечером, когда случайно бросил взгляд в зеркало поверх плеча Кайлин. И за день до этого. И за день до того тоже.
Рогар перевернулся на спину, комкая подушку сильными руками и удерживая ее сверху на лице. Если рачонок вернется сейчас, то застанет его таким: скрягой, трясущимся даже над малыми крупинками того огромного счастья, которым теперь владеет. Ну и пусть. Ему нравится, когда она смеется.
– И мне она тоже нравится.
Рогар медленно отнял подушку от лица, положил рядом с собой так, словно она вдруг превратилась в хрупкую стеклянную чашу. В нескольких шагах от постели стоял мальчик, баюкая на руках спеленатого младенца. На юном лице блуждала светлая улыбка.
– Она любит тебя. По-настоящему. За твои внешние уродства. Но еще больше – за внутренние. Не то что мама. Мама не могла тебе простить, что ты стал морально небезупречным.
Скрипнув зубами, Рогар грубо отпихнул подушку еще дальше к изголовью. И замер, глядя на тонкий порез в простыне.
– И она знает, что ты ее любишь, – продолжил мальчик как ни в чем не бывало. – И она хочет, чтобы ты ее любил. А мама…
Погрузив два пальца в разрез, Рогар выудил белое перышко. Одно из многих, которыми была набита его перина. Держа за стержень, он задумчиво покрутил перо в пальцах. Обвел взглядом чисто убранную комнату, подмечая незначительные изменения в деталях. Как привык подмечать иногда по утрам в той, другой жизни, случившейся с ним до рачонка. Перевел взгляд на мальчика. Младенец на его руках лежал тихо, не плакал. Там, где покоилась круглая головенка, на пеленках расплывалась кровь.
– А мама все равно мертва. И мы мертвы, –