если захочешь. Только захочешь ли?.. И не покойник тебя держит, он сильный и добрый был человек. Нет. Сама ты за него держишься… Только зря ты думаешь, что у тебя в душе все выжжено… От тебя одной зависеть будет, одна ты навек останешься или с человеком любимым. Потому как полюбишь ты его. Наступит момент, заплачешь ты и поймешь, что любишь, только сама себе в этом признаться побоишься. И за память об ушедшем цеплять будешь с упрямством глупым…
«Все правильно! Эта цыганка сказала все правильно! – подумала я, вспомнив, как безутешно рыдала, узнав об отъезде Орлова. – Я действительно полюбила Влада, потому и не выкинула фотографии с запиской и шампанское, которое он принес в мою комнату в тот вечер, когда делал мне предложение, оставив их на память. А потом… Потом я сделала все возможное, чтобы задушить, задавить, затоптать в себе эту любовь, понимание того, что Влад мне нужен, что он был мне нужен с самого начала, с самой первой минуты нашего знакомства, и искала утешения и забвения в работе. А вот Колька Егоров, зная меня лучше меня самой, понял и то, что люблю Орлова, и то, почему я ему отказала, потому и назвал он меня «дурой» совершенно справедливо, а я сочла его предателем. Идиотка! Я же все время обманывала себя, врала себе, самой себе не хотела признаться в том, что люблю Влада. Я сопротивлялась этому чувству, я давила его в себе! И теперь выяснилось, что Галя-Певунья, внучка той самой старой цыганки, совершенно правильно сказала мне, что я, пойдя наперекор своей судьбе, совершила ошибку, которую будет очень трудно, а, может быть, и невозможно исправить. Вот она, эта ошибка! – и мне стало стыдно до полыхающего жара в щеках, до темноты в глазах, до отвращения к самой себе.
«Дура! Какая же я дура! Ну, Елена Васильевна, наберись мужества и признайся хоть самой себе, что ты надеялась, втайне надеялась, что сможешь легко исправить эту ошибку, приехав сюда, что прошлое, легкое, радостное и счастливое прошлое с Батей вернется к тебе само собой. Ну, подумаешь, ты дала ему понять, что он для тебя всего лишь один из многих других, с кем ты крутила мимолетные и необременительные романчики по принципу: эмоции выше пояса не пускать! Ну, подумаешь, отказала! А вот я приеду, да еще и беременная, и все станет, как было! Черта лысого! Нужно было в тот же день, когда Панфилов узнал о твоей беременности и спрашивал тебя, не хочешь ли ты передать что-нибудь Орлову, действительно написать ему или, бросив все к еловой бабушке, лететь сюда к нему и попытаться объяснить, что отказала, не подумав, от растерянности, от неожиданности. Как-то все сгладить, попросить прощения… Да все, что угодно! Но у тебя же гордость, упрямство бешеное, работа! Вот и доработалась! А теперь ты ему не нужна! И с этим тебе теперь жить! С ощущением собственной ненужности человеку, которого ты любишь! И это чувство ты вызвала в нем сама, только ты сама, и никто другой! Ты во всем виновата сама!».
Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, сметая на своем пути остатки здравого смысла, и я поняла, что мои попытки наладить сейчас хотя бы дружеские отношения с Владом обречены на провал, что любые