за странная мысль, отец?
– Ты уже взрослый, и, благодарение Господу, сил и храбрости у тебя хватает. Мы год от года старимся и расстались бы с миром со спокойной душой, если б только приоткрылась тайна твоего рождения.
– Тот рыцарь… он никогда больше не объявлялся?
– Нет, – нахмурился Хэд, – а известие от него я получил всего однажды.
– Может быть, он погиб в битве?
– Кто знает… Спустя год после того, как тебя оставили в нашем доме, неизвестный посланец вручил мне мешок с серебром и пергамент, но оттиска герба на воске, которым он был запечатан, не оказалось. Я отнес пергамент священнику; тот прочитал мне его, а я запомнил все слово в слово. Вот что там значилось: «Добрый Гилберт, год назад я поручил твоим заботам ребенка и взял на себя обязательства по его содержанию; тебе вручат причитающуюся сумму. Ныне я покидаю Англию на срок, который мне пока не известен. Поэтому я принял меры, чтобы ты ежегодно и впредь получал обещанные деньги. Как только наступит время очередного платежа, тебе следует явиться в канцелярию шерифа Ноттингемского[3], и ты получишь сполна за свои труды и милосердие. Воспитай мальчика как своего сына. Я же по возвращении явлюсь за ним». Подписи и даты под пергаментом не было, откуда явился посланец – осталось неизвестным. Он исчез так же безмолвно, как и появился. Тебе теперь известно все, что поведал нам о твоем благородном происхождении твой опекун; однако, если не считать его слов, других подтверждений этому нет… Кое-что должен знать мой шурин Роланд Ритсон, но и он как сквозь землю провалился…
– Я не пойму, отец, что вас так тревожит, – пожал плечами юноша. – Как по мне, я жил бы с вами и дальше без всяких перемен.
– Так-то оно так, сынок… И шериф ежегодно вручает мне эти гинеи, непонятно откуда поступающие, а Маргарет бережет их в чулке для тебя, и на здоровье мы пока не жалуемся… – продолжал рассуждать вслух лесник. – Но ведь нет никакой уверенности, что рано или поздно ты получишь те почести и богатство, что принадлежат тебе по праву рождения. Если твой покровитель не объявится до нашей кончины, мои последние часы будут отравлены великой печалью…
– Бог с вами, отец! Вы с матерью еще долго проживете!
– Как знать, Робин, – вздохнул Хэд. – Но, если нас разлучит внезапная смерть, помни твердо: ты наш единственный наследник. Хижина, в которой ты вырос, и земля вокруг нее – твои. С деньгами, что предназначались на твое содержание, скопившимися за пятнадцать лет, ты можешь жить в довольстве.
Юноша быстро отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, а затем, вскинув подбородок, весело воскликнул:
– Зачем говорить о разлуке, отец! Мысли о таких вещах делают нас слабыми. Я уже взрослый мужчина. Когда-нибудь все откроется, а нет – и это не помешает мне радоваться жизни. Пусть я не знаю своего настоящего имени, зато мне ясно, кем я хочу стать: лучшим стрелком в мире!
– А ты и без того лучший из лучших, Робин. – Гилберт Хэд остановился. – Прощай, сынок, мне пора по делам, а