погостит у вас до моего возвращения.
Гилберту Хэду не хотелось отпускать сына, но из головы у него не выходил раненый негодяй, и он уступил. В конце концов было решено, что сэр Аллан с Робином отправятся в путь с первыми лучами солнца…
Едва стемнело, как двери дома были заперты на кованые засовы. Все собрались за столом у очага. Беседа за ужином была оживленной, лесник успел рассказать немало забавных историй, но тут его речь, сдобренную простодушным юмором, внезапно прервал отрывистый свист, прозвучавший в темноте за окном. Тревожно взвыла одна из сторожевых собак, затем все стихло.
– Не удивлюсь, если неподалеку околачивается тот, кто без стеснения запускает лапу в чужой карман, – настороженно заметил лесник. – Бродяги не раз пытались ворваться в наш дом, несмотря на то что мы с женой небогаты и порой в холодные зимы делились с ними, чем могли…
– Разбойникам неведома признательность! – проговорил сэр Аллан.
Мэрион невольно вздрогнула, и это не мог не заметить Робин. Ее страх не укрылся и от Гилберта Хэда. Он с улыбкой проговорил:
– Не тревожьтесь, благородная госпожа. Не было еще случая, чтобы наши луки не защитили женщин…
Его прервал оглушительный стук в дверь.
Собаки, мирно дремавшие у очага, вскочили с неистовым лаем; лесник, рыцарь и Робин бросились к входу, а Мэрион прижалась к Маргарет.
– Эй, полегче! – загремел хозяин дома. – Кто в такую пору столь бесцеремонно обращается с моей дверью?
В ответ послышались еще более сильные удары. Гилберт повторил вопрос, но из-за оглушительного лая собак не расслышал ответа. Наконец из-за двери послышался зычный голос:
– Отпирай, лесник!
– Кто вы?
– Двое монахов из ордена святого Бенедикта.
– Откуда и куда держите путь?
– Идем из нашего аббатства[6] в Линтоне, а направляемся в Мэнсфилд-Вудхауз. Мы заблудились и умираем от голода… Да усмири ты своих бешеных псов!..
Лесник отогнал собак, однако медлил, все еще не отпирая.
– Монах, – наконец сказал он, – что-то не слышу я в твоем голосе смирения, подобающего тому, кто отрекся от всего земного. Как мне убедиться – не врешь ли ты?
– Вот дьявольщина! – нетерпеливый голос за дверью зазвучал смиреннее: – Отвори, упрямец, да и глянь на нас!
Гилберт недоверчиво прищурился.
– Ради Христа, открой нам, добрый человек, мой брат говорит сущую правду, клянусь мощами нашего небесного покровителя. Я уже не в тех годах, чтобы брать грех на душу… – послышался еще один голос.
– Хорошо, – внушительно воскликнул Гилберт. – Нас здесь четверо вооруженных мужчин. Я отопру, а мой слуга возьмет собак на сворки[7]. Если окажется, что вы нас дурачите, – он тотчас их спустит.
4
Едва дверь приотворилась, как снаружи ее с силой толкнули и на пороге возник великан в черной рясе, подпоясанной пеньковой