Смотри, как все делают, так и ты. Не выпячивайся.
– Ты эти разговоры, Лукерья, оставь! Сам знаю, что и как сказать. А только председателя нашего мы в обиду давать не позволим. Так первичная организация колхоза решила. Не волнуйся, золотая моя, всё будет хорошо. С города сразу в поле поедем, ты собери чего-нибудь перекусить, а Натаха принесёт.
– Соберу, Сёмушка. Ступай с богом!
– Эх, ты, мать! Да нешто коммунисту таково можно? Всё, пошёл я.
Семён Прокофьевич, пригнувшись в дверях, оглянулся, посмотрев в тревожные глаза жены, и решительно вышел во двор.
– Астафьев! Семён! – голос секретаря партячейки заставил остановиться.
– А-а, Фёдор Иванович! Ты же говорил, что пораньше поедешь?
– Чем я лучше или хуже других наших коммунистов? Подумал, вместе нам надо держаться. Людьми оставаться при любых обстоятельствах. И совесть свою слушать.
– А разве может быть так, чтобы человеческая совесть шла в разрез с партийной?
Семён Прокофьевич, видя замешательство Кожина, кашлянул и спросил между прочим:
– Закурить у тебя не найдётся, Фёдор Иванович?
Закурив, оба минут пять шли молча. Наконец Кожин произнёс, как всегда твёрдо и убеждённо:
– Вот ты, Семён Прокофьевич, о совести заговорил. Я так думаю: и партийная совесть целиком зависит от совести тех людей, которые эту партию составляют. Пропадёт она в людях, поддастся человек на мелочную сделку, заронит в себя червоточинку и вот уже пойдёт такое противоречие, такого вреда оно наделает, что и подумать страшно! А партия-то у нас на-род-ная! А ты представь, если не по совести человеческой и партийной наш районный секретарь Валентин Григорьевич Вершинин начнёт действовать. Какая у народа к нему тогда вера будет? Тут, брат, не всё так просто, как кажется. И важно за грань не переступить обычной жалости, недозволенного всепрощения. Справедливая строгость – это главное, я бы сказал, в нашем деле.
– Правильно, говоришь, Фёдор Иванович. А вот как быть в нашем случае? Разве справедливо на весь район наш колхоз так-то вот славить? Разве не излишняя строгость – наказание героя гражданской войны, нашего председателя, за его радение в общественных интересах?
– А я вот как рассуждаю. Слабину мы дали, Семён. Я лично первый был не прав. Разве дозволено кому-бы то ни было нарушать установленный порядок? Страна за каждый колосок на полях бьётся, а мы вольницу разводим, частную торговлю дозволяем. Перегнули мы тут, Семён, что ни говори!
На открытой площадке перед конторой речного порта к двум часам ночи собралось не менее двухсот человек. Порывы ветра, перелетавшего через Камышинку, раскачивали фонарь на столбе, от чего казалось, что вокруг массивного дубового стола, накрытого красным бархатом, с диким восторгом устроили пляску ночные тени. Они то выскакивали в импровизированный президиум, будто требуя слова для выступления, то стремительно разбегались вглубь территории, затаиваясь в укромных уголках.