нас конфеткой и вареными яйцами. Нам с Хавейей разрешили пойти вместе с мамой к ней в больницу. Когда она умерла, я расплакалась.
– Ее больше нет. И с этим ничего уже не поделаешь, – сказала мне тогда мама. – Перестань плакать. Так устроена жизнь. Если мы родились – значит, когда-нибудь умрем. Есть рай, и хорошие люди, такие как тетя Хаво, обретают там покой.
Мамина старшая сестра, тоже по имени Хаво, приехала к нам в гости и заболела. У нее было что-то внутри легких, поэтому ей приходилось лежать на полу на циновке весь день. Я никогда не забуду бесконечные сдавленные стоны, которые дни и ночи напролет издавала сквозь зубы тетя Хаво. Бабушка, мама и мамина сестра-близнец, тетя Халимо, по очереди мазали ее грудь травой malmal. Когда тетя Хаво умерла, в нашем доме собралось много женщин. Они развели несколько костров, готовили и разговаривали. Некоторые из них раскачивались, взмахивая руками над головой, и ритмично выкрикивали:
Allah ba’eyey / О Господи, я уничтожена,
Allah hoogayeey / О Господи, я опустошена,
Allah Jabayoo dha’ayeey / О Господи, я разбита и сломлена,
Nafta, nafta, nafta / Душа, душа, душа.
Дойдя до третьей строки, женщины падали на колени в наигранной истерике. Потом они вставали, хватали себя за горло и пронзительно вопили: «Nafta, nafta, nafta» – «Душа, душа, душа».
Я заметила, что мама просто в ужасе. «Какое неуважение к умершей! – прошептала она. – Женщины клана Исак! У них нет ни чести, ни манер! Как они могут быть так бесстыдно развязны!» Мама тихо плакала в уголке, как было принято в Дхулбаханте, субклане Дарод. Она была так поглощена скорбью по Хаво и злостью на женщин Исак, что не заметила, с каким восхищением мы с Хавейей наблюдали за всей этой сценой.
Спустя недели две мама и бабушка застали нас, когда мы били себя в грудь и кричали на весь двор: «О Господи, я уничтожена! О Господи, я опустошена!», а потом с громким смехом бросались на песок, визжа: «Душа, душа, душа».
Бабушка была вне себя от ярости. Она считала, что мы испытываем судьбу или даже пробуждаем невидимых джиннов, которые всегда рядом и только и дожидаются такого призыва, чтобы обрушить на людей несчастья. Самым худшим было то, что она оскорбилась маминым снобизмом по отношению к женщинам Исак: бабушка сама принадлежала к этому клану.
Когда мама была дома, мы жили по распорядку. Завтрак и обед – это не обсуждалось. Потом полуденный отдых. После этого, пока мама готовила ужин, – молитвы к Аллаху, чтобы тот убедил злое правительство отпустить нашего отца и проявить милость к усопшим. Затем нас заставляли поесть, помыться и, наконец, лечь спать. Когда нами занимались бабушка и Саньяр, на нас почти не обращали внимания. В такие дни мы вели себя просто безобразно.
Я была зачарована радио – квадратной коробкой с ручкой. Из круга, состоявшего из черных дырочек, почему-то вылетали голоса. Мне казалось, что внутри сидят маленькие человечки, и очень хотелось их потыкать. Поэтому я стала засовывать пальцы во все дырки. Когда ни один человечек не вышел, я прижала радио к уху и попыталась уговорить их вылезти. Я просила