от нее, чтобы Махад больше ко мне не приставал. Поэтому позже, когда бабушка с мамой резали мясо, я сидела рядом с ними на красной земле.
– У Махада совершенно нет чувства чести, – сказала мама с отвращением в голосе.
– Он всего лишь ребенок, – ответила бабушка. – Что он может знать о чести, если единственные мужчины, которых он видит, эти глупые земледельцы Хавийе?
– Боюсь, как бы он не убил Айаан ненароком.
– Она сама виновата. Тупая, как финиковая пальма.
– Я не тупая, – встряла я в разговор.
– Уважай бабушку! – шлепнула меня мама.
– Мам, он просто позвал меня посмотреть, вот и все, – захныкала я.
Бабушка ухмыльнулась:
– И ты подошла и посмотрела?
– Да, Айейо, – ответила я вежливо, обратившись к бабушке самым уважительным образом.
Бабушка засмеялась:
– Вот видишь? Она тупая, и только Аллах может ей помочь. Пятилетний ребенок и тот догадался бы, Аша. Можешь ругать мальчика, сколько хочешь, но Айаан глупышка, у тебя с ней будут одни хлопоты.
Махад поступил плохо, но я была непростительно доверчива, а значит, беспросветно глупа. Мне не удалось проявить бдительность. Я заслужила бабушкину ругань и не имела права возражать. Мама не сказала ни слова в мою защиту, и мне оставалось только всхлипывать и молча негодовать.
В Могадишо мы вернулись так же внезапно, как и уехали оттуда. Взрослые никогда ничего нам не объясняли. Они воспринимали детей почти как мелкий скот – как существ, которых надо тянуть за собой и бить, пока они не повзрослеют, вот тогда они будут достойны общения. Молчание мамы было понятно – чем меньше мы знали, тем меньше могли выдать Гуул-ваде.
В столице снова потянулись длинные, пустые дни, которые оживляли только редкие визиты маминых родственников. Тети, двоюродные братья, потом тетины братья… Женщины, которые приехали из пустыни в Могадишо, чтобы выйти замуж; мужчины, которые искали работу… Но в городе они становились совершенно беспомощными. Они не понимали, что такое дорожное движение, не знали, как пользоваться туалетом – маме приходилось объяснять им, что не надо облегчаться прямо на пол. Они вели себя как деревенщины, носили неприличную одежду, вешали на волосы любые блестящие предметы. Мама учила их, как сидеть на стуле, как протирать столы губкой; она постоянно втолковывала им, что нельзя есть как дикари и нужно покрывать плечи, а не ходить по улицам в деревенском доп.
Как все городские жители, мама чувствовала превосходство над этими простаками. Она знала, что им придется признать: ее путь лучше, чем их, потому что она переехала в город сама. Но, как и всем деревенским, им не нравилось, когда на них смотрели свысока. Если мама была с ними слишком резкой, они возмущались и уезжали.
Махад пошел в первый класс, а я начала свою маленькую войну против бабушки. Порой, когда она сидела под деревом талал, я забиралась наверх и плевалась оттуда. Конечно, не на бабушку – этого делать было нельзя, – но рядом с ней,