уже числилась экономкой с постоянным окладом в триста рублей. Первое распоряжение ее было – вечером на конюшне «отблагодарить» Федора.
«Двадцать два года спала она не иначе, как у дверей моей спальни, – писал в начале 1826 года А. Аракчеев. – Последние пять лет я уже упросил ее поставить для себя рядом кровать. Не проходило ни одной ночи, в которую бы я, почувствовав припадок иль произнеся какой-нибудь стон, даже и во сне, чтобы она сего же не услышала, и в то же время входила и стояла у моей кровати, и если я не проснулся, то она возвращалась на свою, а если я сделал оное, проснувшись, то уже заботилась обо мне. Во все время жизни ее у меня не мог я никогда упросить ее сидеть в моем присутствии, и как скоро я взойду в комнату, она во все время стояла. Она была столь чувствительна, что если я покажу один неприятный взгляд, то она уже обливалась слезами и не переставала до тех пор, пока я не объясню ей причину моего неудовольствия».
Написано собственноручно сиятельным графом. Вчитайтесь еще раз, и вы почувствуете, как пытается нежно и благодарно говорить о женщине тот, кто сам никогда толком не умел сказать ничего возвышенного, кто больше привык общаться с офицерами в казарме, чем с дамами. Он без нее и дня не мог прожить! Отъедет в Петербург ко двору – и уже скучает, мчится домой, в Грузино, к Настасье своей ненаглядной. А это, считай, почти двести верст.
Как только Аракчеев «возвысил ее до своей интимности», то очень скоро Настасья Минкина почувствовала себя барыней. Она ходила уже в богатых платьях, приказывала от имени графа, гоняла всех по-черному, наказывала немилосердно. Особенно девок молодых не жалела, словно чуяла в них возможных соперниц. А уж если наружностью поприятнее, так вообще пощады не жди. То каленым утюгом грудь прижжет, то ножницами или ножом лицо исполосует. Просто лютовала, и никто пожаловаться не смел. А если что и доходило до графа, то опровергала все, плача у него на плече.
Желая навсегда привязать Аракчеева к себе, Настасья очень старалась родить ему ребенка. Знать, старалась не напрасно, о чем однажды графу было доложено прямо во дворец срочным нарочным. Аракчеев сослался больным и помчался, загоняя лошадей, в Грузино. Выскочил из кареты, не обращая внимания на посторонних, обнял выбежавшую ему навстречу домоправительницу:
– Настёнька, неужели?!
Она счастливо смеялась, краснея от посторонних, тянула графа в дом. С того времени всё в Грузине было подчинено только ее желаниям и приказам. Анастасии Минкиной шел 28-й год. Мальчик родился здоровым и крещен был Михаилом. Тут же приставили к нему кормилицу из соседней деревни.
Порой уставал граф от своей Настёньки, и это она как женщина мигом сознавала. И старалась придумать нечто, что заставляло хозяина каждый раз по-новому глядеть на нее. То новый наряд наденет, из Парижа только что присланный. То предложит ему дорогу построить новую. То вдруг сообщит, что желает грамоте учиться – и он зовет для нее лучших учителей из Питера. А спустя месяц подсунет ему письмо в конверте – то-то граф удивится, какие слова