осталось где-то там, рядом с девушкой и пятилетним малышом. Оно прозвучало как чужое:
– Юрий.
Второго – двухметрового громилу – звали «Бароном». Оба представляли элиту преступного мира. Последним из сокамерников был молодой паренек, племянник Барона, – Тела. Глаза привыкли к темноте.
Новичок огляделся. Помещение небольшое. Вдоль задней стены общие деревянные нары. В боковой перегородке вмонтирован огромный, как и всё советское, кондиционер. Над дверью, в нише, забранной металлической сеткой, – неприметно ютились лампочка и микрофон. Слева умывальник и «параша». Ни окон. Ни стола. Ни стульев. У подножия нар раскаленная электроплита и горящая свеча. Вокруг этого импровизированного очага все и сидели. Кто на корточках. Кто – на нарах… И только Барон нервно ходил взад-вперед перед дверью, ругая Шеварнадзе на его родном языке. Гостю вкратце объяснили причину безответной страсти великана к маме президента Грузии. Барона обвиняли в организации убийства брата главы Аджарии. И Шеварнадзе теперь из шкуры вон лезет, чтобы угодить лидеру вассального государства. Информацию о политических интригах, предстоящих выборах, необходимости обеспечить голоса и тому подобное, Юрий пропустил мимо ушей. Про Гелу узнал, что того взяли за компанию, как заложника. Гела этим не тяготился. Он мечтал стать вором и ради дяди был готов на многое. Но великан не одобрял его притязаний.
Племянник спросил о причине, резонно добавив:
– Ты ведь меня с пелёнок знаешь! Нянчил, когда я ещё ползать не умел.
Барон недовольно обрубил:
– Вот именно! Ползать-то, конечно, научился. А вот прямо ходить… Молод ты, бичё! Что я твоей матери скажу?
Старик согласился:
– Такие вот – «воры» лишь до «Белого лебедя». Они как наши мандарины, – скороспелые и быстропортящиеся. А брось в печь, – один шлак и останется…
Из рассказа о Соликамской пересыльной Юрий услышал лишь начало. Какая-то тюрьма строгого режима. «Белый лебедь» что ли? Странное слово – «пресс-зона». Там «ломали» так называемых блатных, – даже авторитетных воров. И намёк на Гелу, – …не то, что каких-то «мандаринов». Дальше слушал отрешённо. Не мог забыть бледные лица родных, жену с её неуверенной заботой. Огромные глаза Виктории, наполненные слезами. И Максюша… Что-то весело щебетавший, – взъерошенный, светленький как мама. Мальчик будто предчувствовал долгую разлуку. А может просто чувствовал тревогу родителей. Он обнимал материнские коленки, прижимался… Юрий вздохнул:
«Не надо было уезжать! Дался мне этот развод… Зря не послушал тебя, родная!».
И он вновь увидел любимые глаза цвета лесных орешков. Из них буквально выплескивалось:
«Не уезжай! Не уезжай!! Не уезжай!!!».
Вслух сказать этого она не могла – знала, что он все равно поступит по-своему. Поспешное прощание. Объятия сыночка. Торопливое обещание купить «настаясява» робота, увиденного в какой-то витрине. День рождения малыша через две недели. И подарок готов, – в камере хранения тбилисского аэропорта… Отец никогда