номера ни поглядишь в окна или с балкона, все равно увидишь только океан, бассейн и пляж, ну еще декоративную, под маяк, будку спасателей на пирсе. Правда, после полуночи никто обычно никуда не глядел, старички-иностранцы, как и их старушки, укладывались в кроватки значительно раньше. Зато глядел я. Хотя и не включал свет. Может, поэтому и увидел при неполной луне Нику Пряничникова достаточно ясно и хорошо. С первого этажа это проще, чем если бы вид был сверху.
Вообще-то вышел я на балкон совсем по другой надобности. Чтоб не кружилась от выпивки голова в положении лежа и чтоб проверить одно впечатление. Как я уже упоминал однажды, некоторая особенная деталь нашего приморского пейзажа приводила меня в смущенное душевное состояние. А именно мрачно-черные скалы и их зазубренные обломки, собственно представлявшие собой береговую полосу и делавшие ее непригодной для купания непосредственно с пляжа. При ярком солнце и специфичности небесной облачности на Мадейре выглядели они мало сказать, что жутко. Просто какой-то природный сюрреализм, словно бы нарочно придуманный для скептиков. Небо, будто рассеченное на две части идеальной чертой (иногда она проходила точно посередине, иногда смещалась вправо или влево): с одной стороны чистое и голубое, с другой – мрачное и серое, и все это одновременно. Как рай и чистилище. А внизу обугленные чертовы обломки зубов ада. Неприятно до дрожи. И вот, чтобы снять негатив от впечатления, именно в тот вечер, сам не зная почему, я решил посмотреть на потусторонние камни, ограждающие от нас океан, при лунном освещении, пусть и скромном.
Никаких скал я, естественно, не разглядел, так слились они в единое целое с ночной темной водой, зато на пирсе явственно различил прогуливающийся неспешно человеческий силуэт. Из чистого любопытства только и задержался на нем взглядом. А через короткое время понял, что это Ника. И ничего удивительного. Мы так привыкли друг к другу за много лет, что его или Ливадина, и уж конечно Наташу, я узнал бы только по очертаниям фигуры и свойственным им лично индивидуальным движениям. Ника, чуть сутулый, но широкоплечий и немного коротконогий, двигался всегда так, словно с усилием рассекал воздух вокруг себя. И прикуривал сигарету, даже на ветру, никогда не прикрывая огня рукой. Хоть сто раз прикуривал, а все равно не желал допускать этого естественного человеческого жеста. Вот и тогда не пожелал. Чиркала зажигалка, раз, другой, десятый, до меня даже донеслось явное и знакомое «вот, горгулья!», любимое Никино выражение. А потом фигура уселась на каменный монолит возле пирса и так и осталась в неподвижности. Здесь кадр обрывался. Потому что рассказчик, то есть я, пошел спать.
А наутро, очень рано, Нику нашли. Он лежал на этих самых адовых, мертвых скалах, голых в океанском отливе, тоже мертвый уже давно, как был в вечернем костюме в тонкую полоску, будто манекен из дорогого бутика, забытый или выброшенный при переезде. И это был следующий момент фильма ужасов.
Мои воспоминания дали инспектору только одно. Около часа