до тех пор, пока смерть не уносит свою очередную жертву.
– Давай!
На секунду Лиза замирает, балансируя, затем земное притяжение делает свое дело – и она камнем летит вниз.
Я падаю под ее тяжестью, но тут же поднимаюсь. Инстинкт самосохранения удваивает мои силы. Я толкаю ее вперед, пропихиваю сквозь дверную щель к свету дня и сама протискиваюсь вслед за ней.
Рыдания, исходящие от все еще человеческого существа, заставляют меня замереть. Мир полон слез, и эти, вероятно, переполнили чашу. Я обязана быть невосприимчива к ним. Но у меня все еще есть сердце, и оно рвется сострадать.
Я ощущаю их скорбь, сильно прикусив губу. У нее соленый вкус.
Швейцарец хватает меня за футболку и тащит назад.
– Не будь дурой, – говорит он.
Он молча запирает двери. Лиза плачет, потом начинаю плакать я.
– Они все еще люди.
– Они отбросы, – жестко произносит он. – Результат неестественного отбора болезни, которую мы создали.
Я не спрашиваю, что он знает о происхождении болезни и как много. Сейчас не время. Может быть, потом. Прямо сейчас я хочу осмотреть Лизу и отправиться в путь.
Мы идем к дереву, где я оставила свой рюкзак. Розовые реки текут на юг по ее девичьей коже, но дождевой воды больше, чем крови. На подбородке расплылось пятно клубничного цвета. Раны на голове кажутся не очень серьезными, хотя определить, насколько они глубоки, нет никакой возможности. Может, она как часовая мина: секунды тикают, пока давление внутри ее черепа не разорвет нежные розовые полушария и… бах.
– Быстрее, – говорит швейцарец, незаметно подкравшись к нам. – Двери заперты, но они могут найти другой выход.
Он кивает в сторону Лизы.
– Она поправится.
– А ты что, доктор?
– Да, – отвечает он с такой же грубой прямотой.
Он хватает ее за подбородок, поднимает лицо кверху.
– Говорю же, с ней все будет нормально.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Лиза кивает, вздрагивая всем телом.
– Как они тебя поймали?
Она опять дрожит.
– У нее вытек глаз.
Он поднимает ей веко, открывая кровоточащую пустую глазницу, где раньше был белый шар с симпатичным серо-зеленым кружком.
– Они, вероятно, съели его как виноградину. Для них это лакомство.
– Лиза, детка, как это случилось?
Она поднимает голову от рук швейцарца. Ее пальцы скручиваются, как умирающие листья. Они мокры от слез.
– Я не знаю, – бормочет она. – Я не знаю. Я не знаю…
Ее плечи дрожат под линялой рубахой.
– Глупая девчонка сама виновата, – грубо произносит швейцарец.
Я встаю, беру рюкзак, помогаю Лизе подняться на ноги. Нужно покормить ее и помыть, потом увести отсюда подальше, пока существа, бывшие когда-то людьми, не нашли возможности выбраться наружу.
– Что, черт возьми, с тобой такое? – спрашиваю я его.
– Она слепа.
– Она всегда была слепа.
– И при этом болталась