великом предназначении. И не ошибся! Сейчас я воспринимаю свою гениальность как должное. И горд! Только избранным дано знать при жизни, что ты – гений (возможно, ещё кем-то не до конца понятый).
Мысленно я всегда себя сравниваю с Чеховым. Но я никогда не приветствовал тот факт, что он, подвергая себя опасностям, отправился путешествовать на каторжный Сахалин к уголовникам.
Зачем он ездил? – задаюсь иногда я вопросом и теряюсь в догадках, – заняться ему разве нечем было? Но сколько я ни ломал голову, так и не мог найти рационального зерна в этом безрассудном поступке. Как раньше грабили, воровали, брали взятки, так и до наших времён нескончаемо длится эта цепь преступлений. Кстати, Достоевский тоже не сидел сложа руки в «мёртвом доме» и сочинял там мысленно «записочки». Что изменилось с тех пор?
* * *
Я, как классик литературы, жизнь народа знаю не понаслышке и стараюсь по мере своих сил и возможностей, следуя советам прошлых великих, присутствовать в гуще народной.
Как только во время рабочего дня у меня появляется свободная минута, я закрываюсь в своём кабинете на ключ, достаю из сейфа подзорную трубу и наблюдаю в неё из окна роскошно кишащую пёстрым народом улицу: какие персонажи, лица, выражения, характеры! Какие одежды, походки, привычки! А какими сногсшибательными стадами по шоссе галопируют железные, комфортные кони! Каждый день впечатлений от улицы море. У меня в голове живо роятся миллионы сюжетов и просятся на лист.
Я гордо представляю себе, рисую в воображении сладкие картины, как в недалёких завтрашних днях будут поражены, потрясены мои знакомые, коллеги по работе и все незнакомые, когда узнают о моём гении.
Сейчас им даже в голову не приходит, они не догадываются, какой подарок, какое счастье им преподнесла судьба, познакомив с такой личностью, как я. Наисладчайший жар славы разливается у меня в груди, за спиной вырастают крылышки, ноги отрываются от пола, и я начинаю порхать под потолком кабинета в лучах электрических фонариков.
Предвижу, знаю я, что в скором будущем эту улицу, кипящую под окнами моего кабинета, назовут моим именем – улица имени Кролика. А биографы, литературоведы и поклонники с благоговейным трепетом будут входить в кабинет-музей и сквозь слёзы задумчиво глядеть на мой письменный стол, за которым я протёр ни одну пару штанов, и постараются представить, прочувствовать и понять меня вдохновенно как широкомасштабную, всепланетную личность.
От таких волнующих мыслей мои глаза, блестя, мокреют, мне почему-то становится себя пронзительно жалко, и в то же время я в восторге, я готов любить всех, даже комара на окне, и я, счастливый, переполненный чувствами, плачу навзрыд.
Я, Кролик, живу с семьёю в большой, шикарной норке, и мы все дружно хрустим полезной для здоровья морковкой. Мех на наших шкурках шелковистый и отливает серебром. Живём мы восхитительно, у нас в норке всегда полно