заняться изучением права.
– А я, а мое желание, братик? Нет, я выбрал веру, это моя вера. Старик хочет, чтобы я стал, как и он, мошенником и вором! Он получает бенефиции от нескольких приходов сразу, в ущерб тем, кто имеет на них больше прав, чем он. Я отказываюсь подчиняться этой крысе! Если тебе нравится, можешь продолжать лизать ему задницу.
Когда я расстался с братом на пороге коллегии Монтегю, он выглядел печальным и встревоженным.
Однажды, после утренней молитвы, Ноэль Беда подошел ко мне и велел следовать за ним в его кабинет. Меня охватило отвращение, но не из-за гнусного запаха изо рта, к которому я привык. Это чувство возникало у меня каждый раз, стоило мне оказаться рядом с ректором. Во время собеседования, когда меня, прижав губами к чреву святого Себастьяна, подвергли длительному допросу, я почувствовал, как Беда потерял власть над собой; об этом свидетельствовало все: учащенное дыхание, руки, ерошившие мне волосы, и его вид по окончании испытания, изнуренный и удовлетворенный одновременно. Но я решил показать, как высоко я ценю оказанное мне доверие. Несмотря на неопрятный вид, Беда был на редкость добросовестен. В пределах установленных им правил, четких, хотя и спорных, он действовал беспристрастно. Он поручил мне посетить занятие на медицинском факультете Сорбонны, а потом по секрету сообщить ему, о чем говорят студенты. По слухам, производимые там вскрытия трупов преступников становились поводом для еретических высказываний. Ректор хотел получить обстоятельные сведения. Он сказал мне, что именно в таких местах вооруженная рука Церкви должна разить ересь без всякой жалости, в самом ее зародыше, ибо именно в них воспитываются люди, которым предстоит мыслить и рассуждать. Он напомнил мне, что эмиссар, присланный из Рима, выделил меня среди товарищей по коллегии, и теперь я определенным образом связан привилегированными узами с высшей земной властью: Римской церковью. Нехотя целуя руку Ноэля Беды, я думал, что эта связь, если, конечно, речь шла не о связи духовной, видимо, будет явлена мне однажды в более убедительной форме, но пока она очевидно ускользает от меня. Пробуждая тревожные вопросы, мне постоянно вспоминались многозначительное спокойствие Матюрена Кордье и самоуверенность и веселое богохульство его приятеля Рабле.
При виде своих ровесников с медицинского факультета Сорбонны меня охватило волнение. Судя по выражению их лиц, они готовились присутствовать при каком-то необыкновенном событии. Сознавать, что явился сюда шпионить, было очень неловко. Но разве я не сам согласился исполнить поручение, внести раздор в свой ум, боясь очутиться на достойном порицания берегу словесного потока?
Мое природное благоразумие требовало выждать, даже переждать скандал и сформировать взвешенное мнение.
На столе лежал труп; грудная клетка была вскрыта, на шее явно проступал след веревки. Кончиком хирургического ножа профессор показывал различные органы и называл соответствующие им планеты и гуморальные жидкости. Ничего нового со времен Галена. В зависимости от возраста, гуморы, кровь,