только их делают, но и делающих одобряют»!
Проповеди учителя пробуждали энергию, которая прежде таилась где-то в глубинах его существа, не раскрытая, не знаемая никем. Оказалось, что в его душе гнездятся неукротимые страсти, которым требовалось указать только цель, чтобы взвихриться, выплеснуться наружу и понести его только вперед, обходя или сметая преграды, способная, как он вдруг ощутил, моря переплыть и горы свернуть. Цель была указана, цель была определенной и ясной, как летний солнечный день: найти свое поприще, твердо встать на него и отдать ему без остатка все свои силы. Стало быть, где его поприще, в чем оно состоит, в каком направлении ему указующий перст?
Понадобилось немного времени, чтобы понять, что Оливер Кромвель не обладал ни великим, ни сильным умом, ни испепеляющей жаждой познания. Учеба ему не давалась, видимо, иной путь был предназначен ему. Учиться он не хотел. Латынью он овладел кое-как, на этом мертвом, малоупотребительном языке всего лишь был в состоянии поддержать нетрудный, бытовой или деловой разговор, с грехом пополам переводил обязательные две-три басни Эзопа, отрывки из речей Цицерона, кое-что из Вергилия и Овидия, из Горация, Плавта и Ювенала, отнюдь не забираясь в дебри их сочинений, а о том, чтобы посягнуть на философские системы Аристотеля или Платона, как уже было принято в лучших школах и университетах континентальной Европы, и помыслить не мог, тем более что Томас Бирд не жаловал ни того, ни другого.
На уроках он чаще всего бывал невнимателен, размышлял о чем-то своем, вдруг впадал в мрачность, то смех нападал на него, то сыпались из глаз беспричинные слезы. Он рос физически крепким, верховодил в мальчишеских играх и драках, воровал яблоки в соседских садах, любил во всю прыть скакать на коне, так ветер свистел и шляпа готова была слететь с головы, возился с охотничьими собаками и ловчими птицами, охотился на лис, играл в кегли и в мяч, вопреки тому, что отец Роберт, Томас Бирд и все окружающие осуждали эти занятия как греховные и порочные, не достойные человека истинной веры.
Томас Бирд был настоящим учителем. Он не только вдалбливал в детские головы четыре действия арифметики и латынь, он не только произносил перед ними жаркие проповеди и без конца цитировал на память Евангелие, он искал пути к детскому воображению, к детскому сердцу, сочинял короткие пьески на евангельские или бытовые сюжеты с обязательным нравоучительным смыслом и разыгрывал их вместе с учениками, понимая, что игра лучше учит детей, чем сухие, скучные наставления. Когда же всего педагогические средства бывали исчерпаны, он прибегал к последнему доводу воспитания и вколачивал школьную премудрость и правила нравственной жизни березовыми прутьями по мягкому месту, и по участию в этой педагогической процедуре Оливер Кромвель нередко оказывался первым учеником.
Сила проницательного учителя Томаса Бирда состояла именно в том, что он не оставлял своих питомцев ни в школе, ни в церкви, ни дома. Правда, в церкви он был связан по рукам и ногам. Англиканская