из вредности, из вечного своего мрачного стремления отравить кому-то существование, хочу отомстить ему за собственное здесь пребывание, не своей дочери, не Королевскому правосудию, а ему. А может быть…
А может быть и нет…
Это правда.
Что правда?
Мне больно – вот единственная истина здесь, моя боль, вечная, непреходящая, неизбывная, БОЛЬ. Она живёт дольше всех прочих моих чувств и мыслей, именно она – вечная, а вовсе не Радость, как написано то на вывеске и в рекламных проспектах доктора. Мне больно, и мне не легче, всё только хуже, день ото дня, с каждым новым вздохом, с каждой новой мыслью всё только хуже. И мне уже некуда деваться, некуда спрятаться; прежде моя огромная комната была слишком мала для меня, теперь же я не знаю, куда спрятаться от того, что без конца и безо всякой жалости преследует меня по пятам.
Да, сейчас я поднимусь, мне будет больно, но это ничего не значит, я соберусь с силами и встану, разгоню больную кровь по жилам и пущу всё на самотёк. С каждым днём я думаю, что мне уже не может быть хуже, а приходит новый день и на тебе… Но я переживаю это, я испытываю облегчение от некоторых вещей, и есть что-то, действующее успокаивающе – с недавних пор этим стали тьма и ненависть, тьма как природное состояние души, ненависть – к себе и собственному ничтожеству, почти что равному ничтожеству окружающих.
Почти что…
Свеча начинает выгорать, свеча вздрагивает, ещё немного и она погаснет; пусть произойдёт всё естественно, я не хочу убивать огонь прежде срока. Ведь он стал столь мал на эту огромную комнату, на этот зал, столь ничтожен, и почти ничего не освещает, так пусть умирает сам.
Вот, первые волны боли схлынули, и я отступаю во тьму – шаг, другой, третий – не заплутать бы.
Потом впотьмах нащупываю своё ложе и медленно укладываюсь.
Проходит время, мне чуть легче. Сна можно не ждать и призывать его бесполезно, сон – большое сокровище для меня, он приходит ко мне по большим праздникам, но если приходит, то большой, цветной, полный событий или воспоминаний. Я бы хотел заснуть, сегодня у меня есть надежда на сон, небольшая, но я рад и малому. И, радуясь безмолвно, вынужден лежать просто так, с широко открытыми глазами, погружённый во тьму.
6
Поздняя осень. Ноябрь. Вечер, один из многих.
Нынче был праздник, святой день, Вербное воскресенье или что-то возле… Имя ему громкое – «Родительский день», но это дань традиции, а вот за ним – ничего. И приезжают-то не родители, а дети, внуки, и прочие крохотные и не очень листики фамильного древа, порой цветущего и раскидистого, а порой и, вот как у меня, иссохшего, едва живого. Древо способно ещё давать побеги, древо должно расти, благоухать, а как тут расти без необходимой подпитки корням? Вот и даём мы пищу растущему растению, что выросло до небес, закрывая нам солнечный свет, мы, лишённый почти всех питательных свойств прах. Это необходимость, это неизбежность.