стежками. Я скрючилась, стонала, но боль не отступала. Пришлось пожаловаться миссис Броудер.
– Я умру? – прошептала я.
Та засмеялась:
– Просто ты стала женщиной, как все мы. И давай надеяться, что ты не помрешь, а то мне опять придется бегать по этой проклятущей лестнице.
По ее словам выходило, что ничего ужасного со мной не стряслось, но боль будет теперь посещать меня регулярно раз в месяц и надо быть готовой. Она достала старую простыню, разорвала на полоски и вручила мне:
– Тебе понадобится тряпица. Потом выстираешь в холодной воде и повесишь сушиться, да подальше от людских глаз, в подвале, что ли. И послушай-ка. Будь осторожна, поняла? Тут какие-то мальчишки с площади уже подкарауливали тебя и эту твою подружку, соседскую Грету.
– Она мне не подружка.
Грета была служанкой у лавочника Пфайфера, из немцев. Они все были немцами. Жили они над лавкой, в которой торговали всякой галантерейной дребеденью, а Грета спала в чулане при лавке. У нее были черные волосы, ямочки на щеках, и, хотя мы с ней каждое утро встречались у колонки, она меня словно не замечала. Да и я с ней не заговаривала. Эти капустные души, как их называла мама, не любят ирландцев, а мы не любим их. От них несет кислятиной.
– Она могла бы быть твоей сестрой, – заметила миссис Броудер. – С такими-то черными волосами.
– Еще чего, – пробурчала я. – Моя сестра не такая задавака.
Как же мне хотелось, чтобы Датч была здесь и перебирала сейчас со мной бобы.
– Ты следи за собой, – продолжала наставлять миссис Броудер. – Таким девушкам, как ты, с парнями нужно держать ухо востро.
– Почему?
– Узнаешь когда-нибудь. Впрочем, надеюсь, не скоро. И не смей казать носа за дверь, когда я ухожу домой.
В тот же вечер, как только миссис Броудер ушла, я немедленно выскользнула через кухонную дверь и устроилась на ступеньках с двумя кульками – один с вишней, другой с грецкими орехами. Что за опасность подстерегает меня за дверью? Вопросов я старалась не задавать. Молча полировала латунь. Опорожняла судна. Подметала и мыла полы. Ковры. Крыльцо. И никаких вопросов. Но я смотрела и слушала, подбирая обрывки информации, словно мусор, рассыпавшийся по улице из помойного ведра.
Самой интересной комнатой в доме была библиотека. Там был деревянный скелет, а на стене висела бумага в рамке, где говорилось, что Уильям Эванс является сертифицированным физиологом. Книги занимали все стены от пола до потолка, сплошь в кожаных переплетах, и каждая размером с булыжник для мостовой.
Однажды, стоя на стремянке, я вытирала фарфоровую голову, которую звали Френология по Л. Н. Фоулеру. Голова была вся в голубых линиях, я уже понимала, что они делят череп на разные части, каждая из которых имеет свое название, например: Эгоистичные Сантименты, Литературные Способности, Сосцевидный Отросток, Чувство Ужаса, Равнодушие, Справедливость и Остроумие и т. д. Я натирала Жажду Жидкостей, когда доктор Эванс, как обычно сидевший за столом, откашлялся и произнес:
– Жена