кашля и наложить гипс. Мама просила меня разыскать вас с Джо. Это было ее последнее желание перед смертью, дорогая моя Датч. Не знаю, где похоронили ее и Кэтлин, но я торжественно поклялась, что разыщу вас. И я исполню свою клятву.
Как письмо попадет к Датч, я не имела ни малейшего представления. Мне и в голову не приходило написать мистеру Брейсу или разыскать мистера и миссис Дикс, так что я писала, почти не надеясь на то, что послание найдет адресата.
Датчи, где наш малыш Джо? Вот уже два года, как я ничего про вас не слышала. Пожалуйста, скажи мне, как поживаешь и помнишь ли меня еще? Я обещала маме, что буду заботиться о вас, но не сдержала слова. Перед ее кончиной я пообещала ей это. В дальних своих краях, в Иллинойсе, думаете ли вы обо мне? Меня теперь зовут Энни. Ответьте мне, пожалуйста. Прошу прощения за вести о маме.
С любовью,
ваша сестра
Экси Энн Малдун
Конечно, это была глупость невежественной девчонки из класса отверженных, но меня волновало обещание, данное маме. Я сложила листок и спрятала в щель. Бумага помялась, засалилась, покрылась пятнами – письма лежали в стене недели, месяцы, пока я бегала по лестницам, таскала воду и работала в кабинете. Я взрослела, превратилась в невысокую тощую девушку с длинными черными волосами, которые я заплетала в косы и прятала под наколку горничной, словно некую тайную силу, которую нельзя показывать никому. Собственное лицо удивляло меня, когда я смотрела в зеркало: пухлые алые губы, темная бахрома ресниц, в голубых глазах – обида на весь мир.
Словно доказательством этой обиды стали прыщи, которые вдруг принялись выскакивать один за другим. Пальцы у меня была серые: зола намертво въелась в кожу. Я то пела вместе с миссис Броудер, то грохотала кастрюлями с такой яростью, что кухарка даже придумала мне прозвище – Экси Ужасная. С какого-то момента она стала не спускать с меня глаз, словно хотела подловить на чем-то дурном.
– Что это такое? – набросилась на меня миссис Броудер как-то утром, когда я вернулась со двора, где развешивала белье. – Что это значит?
Я перепугалась. Если миссис Броудер под мухой, рука у нее тяжелая, пару раз у меня была возможность в этом убедиться: один раз за то, что съела весь виноград, второй – за то, что устроила в кармане передника склад для крекеров. В руках она держала три грецких ореха. А также мое письмо, серое от размазавшегося карандаша и сажи.
– Я отодвинула твою койку, чтобы добраться до укатившейся луковицы, и вот что торчало в стене.
– Всего лишь орехи. Что такого?
Она взмахнула листком:
– Что ВОТ ЭТО такое?
– Это мое. Отдайте.
– Ты никогда не говорила, что у тебя есть сестра. И брат. Я расплакалась.
– Тише, тише, – перепугалась миссис Броудер. – Ну же, успокойся, милая моя.
– Я вам не милая. Я никому не милая.
– Ладно-ладно, как скажешь. Ты только успокойся.
Она ласково уговаривала меня, пока я не сдалась и не рассказала ей и про мистера Брейса, и про чету Дикс, и