Исхода, главы двадцатая и двадцать первая, рассказывавшие о том, как Моисей принес с горы десять заповедей на каменных скрижалях.
– Церковь утерянных заповедей, – пробормотал Соломон и двинулся дальше, к центру церкви, вдыхая местные ароматы: пыль, лак, свечной воск, медь, плесень.
Заповеди были повсюду: врезаны в каменные завитки, в деревянные спинки скамеек, выложены на полу медными буквами и даже витражными стеклами – словно бы потерявший страницу Библии изо всех сил старался возместить урон книге, построив огромную церковь. Впереди высился алтарь с большим медным крестом на каменной плите. Подойдя ближе, Соломон всмотрелся, отыскивая в изгибающихся линиях и торчащих поперечинах – таких же, как и у его нательного креста, – нечто, способное пробудить память. Но был ли он здесь раньше, стоял ли у этого креста, вспомнить Соломон так и не смог, и вместо надежды в душу хлынуло отчаяние.
У алтаря церковь казалась мрачнее. Приблизившись, Соломон понял отчего. Каменную кладку, в других частях церкви белую, здесь покрывали темные фрески, изображавшие ночь в пустыне, заполненной кошмарными существами: сгорбленными мужчинами, ссохшимися до скелета женщинами, детьми с черными пустыми глазницами, в драных лохмотьях. Некоторые ехали на истощенных лошадях с торчащими, обтянутыми сохлой шкурой ребрами, с такими же ввалившимися глазами, как у их наездников. А под землей, вылезая из огромной огненной прорвы, кишели демоны с зубастыми жадными пастями и вздымавшими пыль кожаными крыльями. Демоны тянули когтистые лапы сквозь трещины в иссохшей земле. Те, кому удалось схватить ногу либо руку жертвы, тащили несчастных в огонь. А перепуганные люди в отчаянии глядели на далекий свет нарисованных небес. И что-то еще двигалось сквозь тени – бледный призрачный силуэт, шагающий по рисунку к Соломону. Его собственное отражение в большом зеркале, расположенном таким образом, что любой посмотревший на фреску становился ее частью. С одной стороны зеркала был нарисован ангел, с другой – демон. Оба пристально глядели на того, кто останавливался под фреской.
Соломон приблизился настолько, что его отражение заполнило зеркало, и всмотрелся в свое лицо. Он впервые видел себя так детально, но казалось, что перед ним чужой. Ничего знакомого ни в серых глазах, ни в длинном тонком носе, ни во впалых щеках под острыми скулами. В зеркале – неизвестный.
– Кто ты? – спросил Соломон.
Словно в ответ, по церкви раскатился громкий стук. За занавесом, скрывавшим ризницу, послышались шаги. Когда занавес раздвинулся, Соломон повернулся – и оказался лицом к лицу с современной версией Джека Кэссиди. Секунду они молча смотрели друг другу в глаза. На лице мэра промелькнула смесь любопытства и подозрительности. Он окинул гостя внимательным взглядом с головы до босых ног, которым уделил особое внимание; наконец приблизился и протянул руку:
– Вы, должно быть, мистер Крид?
Соломон пожал руку, вдохнул исходящий от Кэссиди химический запах, и в мозгу снова точно открылась