опять улёгся в гамаке, но сон не одолевал его. Он то и дело вертелся с бока на бок. Постылая туча недоброго прошлого повисла над ним. Потянулась воспоминаниями пытаясь пробудить в нём совесть. Из этих воспоминаний выплыло вполне знакомое лицо. Оно смотрело не мигающими, мутными белками. Смотрело так же сурово и осуждающе, каким было и при жизни. С явным недоверием, словно предвидев скорое предательство.
«Живучий зануда. Как же ему удалось ускользнуть? А…! Шелуха. Как-то удалось. Постарел Фёдор. По глазам и узнал. Дошутился!».
Мирон презрительно усмехнулся. Всё складывалось отлично. Когда ни будь и он станет дряхлым, ни кому не нужным стариком. Когда ни будь, но не скоро. Он и не рассчитывал на снисхождение, милость, чью либо заботу. Не доставало малости. Крупицы вырванной с корнем. Её не хватало, но Мирон обходился и без неё.
«Лучшее получается как будто случайно и легко. Словно летишь. Ты, Фёдор летать не умел. От того душонка твоя тяжела, впрочем как собственно и всё к чему ты прикасался. Коллеги тебя ненавидели за скверный характер, дурацкие шуточки и скрупулёзность», – разжимая и сжимая пальцы в кулаки, задёргался Мирон.
Он ошибался, упустив тонкости взаимоотношений учёных. В нём шевельнулась ненависть. Руки сами обняли сумрак, пальцы соединились в замок. Он засопел. Мускулы напряглись. Ладони, как блины живого пресса сильно давили друг друга. Он уже сделал, что хотел, но так и не избавился от этого лица.
«Ни когда ты теперь не сможешь и слова сказать, заставить меня подчиняться, потому что я никчёмный выродок оборвал твою кчемную жизнь. Выкрал плод твоих кчемных трудов, запомнил формулу, код и соотношение компонентов», – он осёкся, откинувшись на спину, пальцы провалились, сжав сетку гамака.
Работая на учёных, Мирон выполнял грязные поручения. Терпел насмешки от Фёдора, но сдерживал себя. Таскал ящики, драил до блеска пробирки.
…Бумажки, насмешки, стекляшки.
«Фёдор напоследок сказал лишнее. Сказал намеренно, в отместку. И это слышали. Двое слышали точно. Хорошо, что только двое, а не пять или шесть. Пришлось бы по одному устранять и начинать с самого болтливого. Двое… Пусть будет двое. Справимся. Кандидаты нашлись сами собой! Тут и думать нечего. Не возьму, так и так приклеятся. За Кнута я спокоен. Без него ни куда! А вот Жорик инициативу проявит с особенным рвением. Помощники нужны. Жорик не подарок, но взять его придётся. Подрублю инициативу под самый корень. Пригодится для чего-нибудь. Хорошо, что только двое. Хорошо…! Двое так двое».
Нет, не спалось.
«Ну что там, Кнут!».
Мирон встал, подошёл к узкому окну, одёрнул изъеденную молью шторину и выглянул во двор. Обычное зрелище.
Знакомые недоумки, шныряющие в сумерках по пересекающимся тропинкам между хламом. Жёлтые огоньки неказистых хибар. Кривые деревца, бочки с дождевой водой. Чей-то храп, спор, радостное женское верещание. Гогот вернувшихся после грабежа добытчиков. Ни чего не вдохновляло, но по-прежнему беспокоило