возникало некое странное предчувствие и было немного не по себе. Словно ничего еще здесь, в этой жизни по-настоящему не происходило и что-то начнется сейчас, с этой минуты, с eго приходом, славное или бестолковое, высокое или беспутное, случайное или давно ожидаемое, мимолетное, преходящее рано или поздно или же долгое, на эпохи, мало от него зависящее и тоже преходящее в конце концов. Выбор сделан, и время пошло. Здесь пахло смолой и сумеречной лесной сыростью. Тишиной. Здесь все следовало видеть иначе. Было удивительно хорошо.
Было необыкновенно уютно еще и oт мысли, что станет совсем хорошо, когда начнет трещать сухими сучьями костер и забулькает в котелке вода для утреннего чая, такое дело надо отметить. Следов огня не будет, сказал он лесу, настороженно притихшему, после меня не остается следов. К лесу с детства испытывалась большая приязнь, и поступать иначе он не умел. Все-таки мне удалось вырваться, подумал он. Задрав голову, Гонгора окинул взглядом макушки скал высоко над лесом. Дальше за ними рисунки снежных вершин и кряжей, блеклых и нечетких, как бы близких, не очень отдаленных, подчеркивали небесную синеву летнего утра. Заповедник теней радовал глаз.
Расшнуровав, он выгреб из контейнера плотно упакованный провизией и кое-каким походным скарбом новенький рюкзак из прочного и легкого авизента, из рюкзака достал цветастый мягкий мешок с туго спеленутым спальником, чтобы было на чем сидеть. Чехол спального мешка выглядел поношенным, полинявшим, сам застиранный спальник смотрелся не лучше, его стеганные некогда на домашней машинке авизентовые недра были самопально, но аккуратно и со знанием дела выложены густой теплой собачьей шерстью, чесаной с кавказской овчарки не один сезон, прострочены и перехвачены в местах стыков шелковой нитью, он неоднократно уже проходил испытания в неблагоприятных условиях горного климата, давал при случае возможность спать под открытым небом, плохо сырел, не сбивался, легко преобразовывался при большой необходимости системой лямок и пластиковых зажимов в еще один вместительный рюкзак и вообще служил предметом особой гордости. Подтащив ближе к рюкзаку валявшуюся неподалеку сухую разлапистую сосновую ветвь и расположившись, Гонгора достал с пояса нож, извлек на свет чуть подкопченный на дне алюминиевый котелок, кружку с деревянной ложкой, банку рисовой каши без мяса, банку отличной голландской тушенки, сгущенку, бумажный пакет сухариков, полиэтиленовый пакет шоколадных конфет, распечатав, положил одну в рот, ухватил удобнее в руке нож и, не теряя времени, принялся за работу. Все же это особый случай в практике нашей стаи, подумал он. Все-таки я вырвался.
Уже неопределенно длительное время не покидало какое-то смутное, не очень внятное неприятное ощущение. На картине любимого художника по-прежнему имели место и пиршество красок, и законченность общей композиции, не до конца осознанное еще неудовольствие