Тайный год. Михаил Гиголашвили

И как раз подошла девашка Еленка, их подружка (в слободе почти всех девок называли Еленами, надеясь хозяйку, царицу Елену Глинскую, в крёстные заманить). Она всё юлила и заискивала, чтоб мальчики взяли её в свои игры, вот и нынче у неё – полный туесок ягод, её посильная дань. И они, забыв о Боге, принялись за землянику, разрешив Еленке присесть рядом…

      Да, такие были тогда, чистые и лёгкие! А теперь надо мимо Распятской церкви, где Бога вопрошали, нести послание сатане… И Никитки нет.

      Ох, Никитка! Мой грех, мой большой грех! Верно Сукин говорит, что этот мой грех величиной с тот громадный столп, что в фараоновой пустыне стоит, на нём каменный скарабей в сто пудов сидит, и столп за век уходит в песок на полногтя, а когда весь скроется под песком – тогда птица феникс прокричит конец света, но и тогда твой грех против Никитки не снимется, будет витать там, куда после Страшного суда всё уйдёт и будет иметь свой последний конец – и столп, и пустыня, и скарабей, и феникс, и люди, и державы, и сама земля!..

      Шлосер ждал возле колодца, накрытого трухлявыми палями. Держал на верёвке, обмотанной за рога, чёрную овцу. Она тыкалась тупой мордой в талый снег, рылась розовым носом, но ничего не могла обнаружить – одна грязная мёрзлая предсмертная земля.

      – Ты кого привёл? Овцу драную? Я тебе что велел? Козла привести! Бок! Бок! С рогами! Вот нехристи проклятые – умудрились козла именем Бога назвать! – стал разъяряться.

      Немец обескураженно оправдывался:

      – Я знай, касутар, абер не дал-ли… Я гафарил – они лахен[79] дел-лали. – Пояснил: пастухи сказали, что у них чёрный козёл всего один остался, самим зело нужен, а остальные козлы – все белые. – Вот овса дали…

      Ну, нехай овца – не идти же обратно в овчарню? Главное, что жертва черна, в сатанинский цвет.

      Достал муфту с письмом, дал её немцу: