тысячи и тысячи сбитых, излишне плотно и высоко шнурованных вибрамов мерно гремели, где-то совсем, совсем не близко. Белоснежные горные пики впереди ушли куда-то и больше не возвращались. Не было обрывистой бледнокаменной отмели под ногами, что исходила прохладой, осталась только растресканная стена у локтя слева и очертания больных ненасытных скал за черной водой справа. Снега бы, что ли, побольше, для ясности, чтобы повнушительнее было, света и еще немножко раздражавшей своей металлической логикой отстраненной притчи, продолжал голос; здесь вам презумпции своего рода. Эта часть зарисовок признана актуальной. Я не решился бы искать нечто актуальное, лежавшее бы вне системы общечеловеческих ценностей. Внимание! – помедлив, произнес тот же голос с меньшей неприязнью. Предлагаю иную, просчитанную модель ситуации… (Это было уже совсем ни на что не похоже.)
Bсe помолчали.
А это зачем?
Что – зачем, помедлив снова, переспросил Голос. Возникла легкая, уютная неловкость.
Упоминание то есть лимонной кислоты. Ну, в смысле… Вот это, облизывание бритвенного холодного лезвия.
А, это, произнес Голос как бы уже в заметном облегчении. Bсe расслабленно, с пониманием, ладонями пробовали на прочность свои шейные позвонки. Нe знаю. Так просто. Дело, в общем то, не в этом. Слышали когда-нибудь? «Занятие столь же рискованное, как облизывание бритвы». Оборот такой.
А лимон тут причем?
Я же говорю, не знаю. Здоровее будем.
Все посмотрели назад.
Там был все тот же сквозняк и стывшая в безмолвии проекция тени, что-то вроде контейнера, напоминавшего решительностью форм контур цинка с пришлепнутой только почему-то к чуть запотевшему борту незнакомой зеленоватой блямбочкой, что составляли во взаимопроникновении пухлые стрелочки. Гроб господень, негромко произнес кто-то, опуская глаза и богохульно качая головой.
Bсe смотрели назад.
Фон оставлял желать лучшего, многое было обрывочным, многое воспринималось в излишне мрачных красках, кое-кто выглядел просто неровным изломом чернильных дергающихся теней. Все это происходило на скорбном фоне пожимания плеч и крепкокостных длинных рук, очередная фаза полуночного пятнистого светила, зависнув, смотрела всем вслед.
Было же вот что. Безмолвное скопление в видимой части спектра, всем уступом количества ног, видноногой стученностью под занавес скорби – как шуршащая спорадическая фаза нового движения полусонной процессии. Загудели. Все – с уверением в достоверности.
Достоверности хватало лишь на ущербное пятно луны и на лежавшие под ней тени. Загудев, дружно закачались, сомкнувшись, не спеша пошли, пошли по брусчатке, прямиком в ночь, двинувшись телом, разом, как бы не вдруг, но в одночасье позабыв все… Само тело, словно еще в настоящем и несовершенном, неосознанно, мягко – манит прочь, возлежит. Прежние лица восходят.
Вынос тела состоит.
Под