бархат, и осторожно вытряхнул на ладонь круглую золотую печать, на которой была изображена змейка, обвившаяся вокруг раскидистого дерева.
Он присел у окна и принялся разглядывать эту печать, каждую черточку на которой он помнил с детства. Ему припомнилось, как его, ничего не понимающего восьмилетнего мальчишку, подняли среди ночи верные слуги, как мать суматошно принялась его одевать, как металась по светлице, освещенной лишь тусклой свечкой, и как ее страшная темная тень плясала на покатых бревенчатых стенах. Как она нашла наконец то, что искала – эту тяжелую золотую печать, которая в его глазах была тогда всего лишь игрушкой. Мать спрятала ее в мешочек из темно-синего бархата, привязала его на шнурок и повесила ему на шею, сдавленным шепотом проговорив: «Береги эту вещь! Это печать твоего отца! На ней – знак его власти. Отец твой был королем, и, если владыка Род будет милостив, то ты тоже когда-нибудь им станешь! Тогда ты покажешь всем этот знак, и никто не посмеет усомниться, что ты – прирожденный правитель!»
Потом они долго бежали в темноте по гулким деревянным мостовым Старого города, а их слуги жестоко дрались с какими-то людьми, не хотевшими их выпускать из ворот. В память впечаталось, как его посадили в повозку и повезли по ухабам неведомо куда, а мать прижимала к груди его голову и потерянно твердила: «Мы вернемся! Вот увидишь – вернемся, и все будет по-старому! А этих изменников, которые удумали на нас злое, мы накажем. Придет время – и боги снова повернутся к нам лицом!»
Он подышал на золотую печать, отогревая ее холодную поверхность. Золото давно потускнело и потемнело. Она казалась невзрачной, и даже опытный вор не сразу понял бы, на какую ценность наткнулся. Но для него, Буривоя, это была самая дорогая вещь, которую он не променял бы ни на стада самых тучных коров, ни на роскошные дворцы, ни на богатые вотчины. Эта вещь была воспоминанием из его детства. Она давала надежду на то, что когда-нибудь он вернется в город, в котором родился. И отомстит тем, кто отнял у него родину, детство и престол, принадлежавший его отцу.
Месяц травень наполнил славянский мир благоуханием деревьев и трав. После весенней распутицы, когда по дороге можно было пройти, только увязнув в грязи по колено, цветущая зелень на полях вызывала в людях прилив радости. Повсюду виднелись яблони, покрытые белыми лепестками, пахло сиренью, наливались соками рябины и сливы.
Солнечный царь Дажьбог уже вывел свою полыхающую колесницу на самую верхушку Горнего мира, когда к главному въезду в Кремник начали подтягиваться богато отделанные повозки самых знатных бояр. Некоторые ехали верхом в сопровождении слуг, которые дули в трубы и размахивали знаменами. Народ выходил на улицу, чтобы посмотреть на это зрелище – не такое уж и частое, поскольку служилые люди чаще всего обходились без лишней торжественности. Однако теперь близилось заседание боярской думы, и ее участники не упускали случая покрасоваться,