долю в части этого предмета, который, по глубокому разумению Филимона, теперь переходил в его единоличное пользование.
Что же касается самого предмета, то, когда Филимон сославшись на уединение, в кустах развернул сверток, то его глаза чуть было не ослепли от игры света камней на этой старинной работы жемчужной сережке, которая определенно не имела малой цены, а вот близостью к заоблачным, скорей всего, могла похвастаться. Филимону это загляденье пришлось по нраву, и он, облизнувшись, еще раз поздравил себя с такой своей предусмотрительностью – не сообщать ничего Витьку. После этого, решив никому не сообщать и тем более ни с кем не делиться этой находкой, выбросил коробку, а саму жемчужную сережку засунул в свой потайной отдел куртки, входом в который служила дырка в кармане, и который помещался в подкладке, куда складировалось всё то, что не могло задержаться в самом кармане (так сказать, условное дно, которое как раз этим своим качеством и представляет надежность, ведь ниже падать некуда и, значит, всякая вещь, находящаяся в состоянии полного падения и в то же время пребывая на дне, уже никуда не денется).
Что и говорить, а подкладка всякой куртки, пиджака или какого другого вида верхней одежды сама по себе несет в себе не только не мало потаённостей, но и в некотором роде глубокий сакральный смысл бытия, для всякого иначе мыслящего человека, не нашедшего своего места в этом своем кармане жизни, среди ее данностей. Где не ты определяешь с кем и с чем иметь дело, а кем-то там наверху, кто за тебя все решил и исходя из своего желания, когда хочет, что-то внеся сюда, в твою жизнь даст, а когда наоборот, заберёт. И этот инакомыслящий человек, не пожелав больше мириться с этой обыденностью толчеи, а в особенности со своим зависимым от определяющей его судьбу божественной длани положением, взял и оборвал связующие нити с внешним миром, и найдя свой выход вниз, подальше от этих верхних пустот, ушел в свою низовую тишину.
Нет, конечно, он не сразу пошел таким экстремальным путем и до этого не раз пытался обрести контакт с этой божественной дланью, которая на все его разговорные попытки, отмахивалась. Ну а когда во время особенных катаклизмов, при сильной тряске он, подкинутый до самых небес, попытался заглянуть сквозь верхние пределы неизвестности, то в тот самый момент, когда перед ним уже совсем рядом замаячила тонкая прощелина света, заглянув в которую, пожалуй, можно было бы ответить для себя на все вопросы, касающиеся своего мироздания, то эта судьбоносная длань, видимо не желая потерять тебя, тут же покрепче прижимала этот проход.
Ну а кому, спрашивается, хочется жить в темноте своего разума, или, вернее сказать, раз тебя обрекли на такую в рамках твоей разумности жизнь, которая при этом практически полностью зависит от внешних малопонятных сил, для которых твоя темнота, скорей всего, и является сдерживающим тебя сохранным фактором. То нет ничего удивительного