Филимон, подставляя свою кружку.
После чего следует свой закатный в кружку заход, который приводит Филимона и Витька во взаимную глубокомысленность, где Филимон, дабы ему никто не мешал думать, с помощью затрещины убирает лишнюю фигуру Надьки со стола и, придвинувшись к Витьку, начинает свой задушевный разговор о своих планах на будущее, которое ему видится в очень благоприятном виде и в сложившейся политической обстановке кажется весьма перспективным. В чём, конечно же, ни у кого из них не возникнет сомнений, разве что только у одной, очень завистливой, вечно сомневающейся в себе категории писателей-фантастов. Которые не смотря на эту их завистливость ко всякому воображению, в этот раз заслышав от Филимона все эти его фантастичности представлений своей будущности, будут вынуждены с ним согласиться и комментировано выдать свое: «Это фантастика!».
А что они могут поделать, когда им даже в самой большой своей фантазии не помыслится такое, что представляет собой этот Филимон из теплотрассы. В чём, конечно, ничего нет такого из ряда вон, но вот то, что им никогда не преодолеть – тот существующий разрыв между той реалией жизни Филимона и его воображаемого будущего, то это, наверное, и есть та, настоящая фантастичность, до которой очень далеко идти сидящему у камина в кресле-качалке какому-нибудь пресыщенному жизнью фантасту, ищущему для себя в голове новых безгравитационных миров, где бы его толстый зад и одышка не были бы ему такой помехой как здесь, на этой скучной Земле.
– Вот, чёрт, свалился, – заявил Витек, глядя на привычный слет со стула Филимона.
– Вот, чёрт, свалился, – вторил ему, вернувшийся к действительности Алекс, заметивший падение никакого гражданина, который после выпитого натощак, почувствовав прилив в голове и отлив от ног (если где-то прибудет, то значит где-то убудет), сам собою разориентировался, и голова его, перетянув на свою сторону все остатки его сил и разумности, нарушив хрупкое равновесие, устремилась вниз и уронила всё это строение под названием человек. Который и до этого не представлял из себя какого, а, скорее, никакого гражданина, а теперь, уронивши сам себя, уже бесспорно стал им.
«А вот если бы он знал или же был хотя бы в курсе всех тех стечений обстоятельств, которые однозначно имели здесь своё место, то он был бы более подготовлен к этой встрече с жизненным ненастьем и, пожалуй, не стал бы смешивать пиво с водкой, пить в одну харю („Очень, разумно“! – Подтвердил внутренний голос, не раз становившийся жертвой такого поветрия Алекса, и как никто другой знающий всю ту бредятину, которую на него обрушивает все тот же Алекс.), и ставить все свои деньги на зеро или на красное». – Алекс, глядя, как ветер, пытаясь поднять это новое дорожное препятствие, заворачивая его куртку и нещадно вытягивая его за волосы, снова вернулся к своим размышлениям.
– А для чего мне всё это? А для того, чтобы суметь выстроить защиту (а не нападение), которая впредь,