волосы бездонные глаза, её, ещё прекрасней делали, когда та улыбаясь, смотрела на него.
– Где-то я видел их, – подумал он, в ответ, ей улыбнулся.
– Тебя зовут Икар? – спросила она весело.
– Да, – он ответил ей. – А как тебя зовут?
– Меня назвали – Таха.
От голоса Тахи повеяло, чем-то знакомым, больше, чем родным.
– Таха? А что обозначает имя это? – спросил он тихо.
– Птаха – птица, по-домашнему.
– Красиво так, звучит.
– Находишь так? Как странно и, приятно.
– Мне кажется, – так нежно, мягко.
– Мне тоже, кажется, – ответила она и, засмеялась весело.
Не зная почему, и он смеялся, весело. Подействовал, наверно, на него, смех – заразительный, веселье, шедшее потоком, неудержимым, от неё.
– У нас есть о тебе легенды.
– Вот, как? Какие?
– Правда, что – не настоящий человек ты – птица? – она спросила, робко.
– Нет, человек я настоящий, а птицей стал искусственно.
– Ух, ты! У нас, нет никого из настоящих человек.
– А разве ты не настоящая?
– Я настоящая, но от простых людей ведь, отличаюсь, это – другой подвид.
– Они намного хуже?
– Да нет, – другие. У них законы, нравы не такие, как наши, отличаются.
– А разве, не один Закон, для всех?
– Наверное, один для всех, – нежданно, голосом притихшим, ответила она и, убрала с него взгляд, чуть в сторону.
Ты извини, пожалуйста, что я тебя, так необдуманно, внезапно, потревожила, словно забыв, о чём-то, спохватилась, – сказала громче и, взмахнув крылами, резко, – улетела.
Он еле-еле, крикнуть ей успел:
– Да, погоди. Постой!
Но, то ли не услышала она его, то ли не захотела – слышать, улетела.
Никита, сразу же вскочил, – взлетел за ней. Поднявшись выше, стал пытаться что-то говорить и, объяснять, раскрыв над нею крылья – широко. Хотелось задержать её, хотя бы на короткий миг, чтобы его она услышала и поняла.
Но, на слова его, внимания не обращая, резким уходом вправо и назад, оставила его, сзади себя и, что-то резкое сказала, – обидное, по видимости, взмахами летела от него, в сторону стаи небольшой, резвящихся невдалеке, подобных ей. Те, видно, обратили – на инцидент внимание, направились навстречу к ней, а он стал медленно спускаться вниз, глядя, с бо’льшей тоской, чем была у него, до встречи с Тахой.
Они, все, развернулись, улетели – в другую сторону.
Он разобрал её слова, поэтому, оставил все попытки догонять и что-то, объяснять ещё. Эти слова – сравнение его и коршуна, нависшего над жертвой.
Вновь распластался на земле и вновь, с большим отчаянием, вонзить пытался кисти, в её густой покров, но в этот раз земля, ни приняла их, что-то твёрдое, и он ушиб об это «что-то», кисти. Не обратив внимания на боль, он вновь и вновь вонзал их, пока до крови не разбил их и, травяной покров, не разметал вокруг себя.
День подошёл