Торгую. Есть такое, – обличение ничуть не смутило Раздеришкина. – Только из государевой казны я ничего сроду не крал, а все, что собирал неправедно, на службу же и тратил. Иной вершник в крепость прибудет – ни сабли, ни снаряда доброго. Сам голодный, босоногий. С каких прибытков, думаешь, я его кормил-обихаживал? А кони? Минувшей зимой ты, господин воевода, на кормежку и пол-деньги113 мне не выдал. Как же я все порядком содержать должен?
– Ох, праведник какой. То-то смотрю, от забот твоих почти всех лошадок под нож пустить пришлось.
– А коли б не я, так и всех пустили бы. Все, как один, спешились бы.
– А тебе в карман, стало быть, ничего не осело?
– Осело малость, врать не стану. Только за свое я сам отвечу. А подначальников своих заставлять карманы выворачивать, дабы шкуры ваши спасти… Нет уж. Пошто к нам Пожарский прибыл? Вправду ли Заруцкого воевать, али как Егор Петрович говорит, Самару побором обкладывать. Не мое дело. Я – человек служивый. Позовет с ворами биться, пойду с ворами биться. А начнет лихву выжимать. Так мне бояться нечего. Да и терять тоже не особо. Так что… Пойду я, пожалуй, ибо дальнейший разговор для меня не интересен.
Раздеришкин встал, подчеркнуто неторопливо отвесил всем учтивый поклон, после чего, пригибаясь, вышел на лестницу и вскоре до покинутых им заговорщиков донеслось цоканье подков по деревянным ступенькам, которое сменилось тихим скрипом плохо смазанной петли и легким стуком затворяемых дверей.
– Как бы не продал он нас, – тихо высказался Алампеев, вопросительно глядя на Хомутского.
– Не продаст, – спокойно ответил Хомутской и впервые за все это время отпил из кружки уже теплый квас. – Да и продавать то нечего. Нешто мы здесь об измене толковали? А что ушел… Так это даже хорошо. Ежели на кого надеяться нельзя, так лучше сейчас пусть прознается. Так-то вот. Что ж, и нам пора. А то светает уж, скоро при новом воеводе первый совет. Так что… айда расходиться, братцы. Хозяину за хлеб-соль спасибо, а что порешили, на том и встанем.
Первым на ноги поднялся Иван Алампеев – Федор кивком указал ему на выход, а потом и сам, сухо попрощавшись с товарищами, покинул тесноту повалушных покоев, на ходу обсуждая с братом, кого бы можно тряхнуть, дабы наскоро собрать побольше денег для откупа. Хомутской ушел молча, напоследок лишь ободрительно кивнув Коврову. Андрей Иванович остался один. Уже звонкоголосые петухи вразнобой пропели оду очередному рассвету и полутьма сменилась бледной серостью, а бывший воевода все сидел, не меняя позы и пристально глядя на собственное отражение в простывшем на сквозняке стекле давно уж погасшей лампадки. Беспорядочные мысли о вновь выпавших на его долю напастях мешались в тяжелой от хмеля голове с тревожным ожиданием будущих испытаний и обрывками ярких воспоминаний о днях минувших.
Отец и дед, царство им небесное, с детства учили, что главное в этой жизни – семья и первейший долг его, князя Коврова, заботиться о благополучии древнего рода, что брал