гай! Прыгай! – кричит мне отец. Он уже бежит вниз, отчего-то без шапки, нелепо балансируя на раскатанном снегу.
Я знаю, что прыгать не буду, но делаю движение, будто сейчас действительно выброшусь из летящих с горы санок. Когда я успеваю об этом подумать – непонятно, потому что уже в следующее мгновение передо мной вспыхивает яркий свет, остро пахнет сосновой смолой, и все словно куда-то проваливается.
Этот провал меня раздражает. Смутно понимаю, что потеряла сознание, что вот теперь прихожу в себя, но чувство какой-то подмены тревожит и не отступает. Как будто выпало из памяти что-то важное, и вот сейчас, именно сейчас, необходимо вспомнить, что именно пропало.
Наверное, нужно просто подождать, и тогда все прояснится. А что – все? И вообще, если я что-то пытаюсь вспомнить, значит, память моя все-таки не потеряна. Я пытаюсь представить, как она работает, память. Странное это чувство – знать, что необходимо что-то вспомнить, но не знать, как это делается, а, главное – не знать, что именно нужно вспоминать и с чего начинать.
Я даже не вполне уверена, что я – это я.
Голова словно наполовину пуста.
Где мама? Где отец, и почему я лежу здесь?
Вижу странной конструкции белую кровать, оттуда кто-то тихонько, на каждый выдох, постанывает. Мужчина. Возле кровати – приборы на столиках с колесиками, от них идет мерное и даже какое-то приятное урчание. Пытаюсь приглядеться к мужчине, напрягаю зрение…
Снова проваливаюсь в темноту – электричество опять вырубили.
Надо мной – люди, в комнате ярко-белый свет, он режет глаза, зажмуриваюсь.
Хочу спросить, что происходит, где я, и почему так тяжело в голове, но горло будто набито камнями, слова не выходят. Может быть, они дадут мне воды? Как попросить об этом, не знаю.
– Что? – я, кажется, делаю попытку сесть, встать, пойти. Нужно найти воду, кран, лужу, что угодно, лишь бы напиться.
– Куда-куда-куда, красавица, куда ты? – чьи-то руки прижимают меня к кровати, – нельзя-нельзя, лежим! Лежим, не встаем!
Мне с трудом удается снова открыть глаза, вижу троих в белых халатах. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что я, должно быть, в больнице. Но пока мне это не важно, сейчас важнее всего – напиться.
Наконец, чувствую влагу на губах. Пытаюсь пить, но это оказывается вилка с намотанным на нее влажным бинтом, которым мне лишь немного смачивают губы. Жадно всасываю пахнущую медициной влагу – как же ее мало! – но и ее тут же отбирают. Похоже, что я плачу. Плачу, но делаю это как бы со стороны, потому что по-прежнему нет уверенности – я это все-таки, или не я.
– Нельзя, нельзя пока тебе пить, красавица! Потерпи! – уговаривает все тот же ласковый голос, но я продолжаю плакать, и удивляюсь сиплым звукам, которые выходят из меня.
– … Час от часу не легче! Яичник лопнул, готовьте каталку, поднимайте в операционную, – кажется, это говорят про меня, но мне все равно.
Во рту сухо, голова вдруг начинает бешено кружиться, свет нестерпимо режет глаза, невозможно терпеть, начинаю кричать, и тут снова отключается электричество.
Одна, две, … тринадцать… Лампы на потолке, которые я считаю, все одинаковые, они проплывают надо мной, а на место каждой оставшейся позади лампы наплывает точно такая же следующая. Где они взяли столько одинаковых?
Меня везут по длинному коридору, кто везет и куда, мне совсем не важно. Я не могу повернуть голову, посмотреть вокруг, все, что я могу сейчас делать – это считать лампы. Двадцать, двадцать одна…
Снова комната, на тумбочке возле кровати – забытая вилка с влажным бинтом, я могу ее видеть, но взять не получается – не слушаются руки. И ноги. Двигаться не получается совсем. Зато голова вдруг становится неожиданно ясной.
Итак, я в больнице. На соседней кровати – молодой мужчина, он смотрит на меня, неловко повернув голову в мою сторону. Я тоже смотрю на него, для того, чтобы повернуть голову, мне пришлось потрудиться.
Из его носа и изо рта выходят тонкие трубочки, в той, что из носа, скопилась прозрачная жидкость. Мы разговариваем, но разговариваем молча. Он говорит мне, что тоже не все понимает. Он тоже хочет пить, и ему тоже не дают воды. А еще нам обоим немного неловко лежать здесь вот так, без одежды.
И вдруг я понимаю, что я – совсем не ребенок. И тот свет, который погас так внезапно – это не из-за неудачного спуска с горы на санках, было что-то другое, много другого, только вот никак не удается вспомнить, чего именно. Мне не шесть лет, мой отец – вовсе не тот молодой усач, который нес меня домой, потеряв свою шапку и мои санки. Ему потом крепко влетело от мамы, за то, что потащил меня, неуклюжую, на эту огромную гору, на которой и взрослые-то калечатся…
Это все было, но было и что-то еще, что никак не удается ухватить.
Но что же все-таки произошло? Надо как-то собраться и все-все вспомнить. Мой мозг напрягается так, что я физически чувствую его работу.
Главное – не засыпать, потому что, засыпая, каждый раз приходится