нервно-щекочущее душу и подсознание. Убитая вдова застыла, сидя на лавке в своём доме, где принимала гостей. Её длинные, тонкие соблазнительные руки, хотя на ней и была белая блузка, с длинными рукавами, повисли, как плети. Крупные ноги её, под задранной чёрной юбкой, тоже расслабленно разошлись в стороны. А на тонком лице её – улыбка успокоения и благодати. Только зрачок её левого глаза, слегка повело в сторону убитого топором купца, сидящего теперь у стены под раскрытым окном, рядом с лежащим топором. А за окном встаёт летний рассвет и соловей на ветке рябины, под самым окном. А молодец, в красной рубахе, уходящий вдаль, виден в другое раскрытое окно. И по удаляющейся лихой спине его, видно, как до беспамятства страстно он любил эту молодую вдову.
Виталием овладело неудержимое желание вернуться к тексту романа, где он, как раз и остановился в прошлый раз – там разворачиваются события, которые чудесным образом переплелись с сюжетом этой картины, под ласковым и тёплым названием: «ХУТОРОК».
Он тут же закрыл «зелёный глаз», и открыл файл «ДИТЯ». Нажал на боковую стрелку, стал листать страницы. Они побежали всё быстрее, быстрее… Стоп. Вот оно:
@ @ @
«– Да, – подтвердил Мессир, – это эмблема нашей фирмы, – и произнёс с французским прононсом, – «EJENY». И тут же добавил, улыбаясь одним краешком губ, – А если бы вы были повнимательней, то увидели бы наш брэнд и на своей чашке. Или, во всяком случае, на моей.
Голицын поднял к глазам свою чашку и действительно увидел переливающуюся позолоту знакомых букв.
Спутники, какое-то время, молча курили, наслаждаясь чудесным ароматом фирменных сигар. Кот оставил их, подав на их столик хрустальную, с позолочённым волнистым ободком пепельницу. Мессир затянулся, в очередной раз, сигарой; со вкусом и с наслаждением пожевал во рту её ароматный дым и сказал, обращаясь к Голицыну:
Маэстро, пришло время вручить мне ваши рукописи.
Мои пьесы, что ли?
Что ли, – подтвердил Мессир.
Голицын, отложив сигару в пепельницу, взял свою сумку, с которой, почему-то не расставался нигде, на яхте; достал оттуда две красные папки-обложки, ещё с советских времён, предназначенных для вкладки официальных приветственных адресов, а теперь набитых до предела экземплярами его пьес, и передал их Мессиру.
Благодарю, – сказал ТОТ, и загасил свою сигару в пепельнице. – Ваша каюта напротив моей. Там всё уже готово. Разберётесь. – Он встал, взяв под мышку папки, и пошёл к своей каюте, находящейся здесь же, через дверь, по коридору. И уже у самой двери, он остановился, обернулся и добавил, – спокойной ночи. – И скрылся за дверью своей каюты.
Взаимно, – с опозданием произнёс Голицын, который, в свою очередь, загасив сигару, отправился к себе в каюту.
Каюта была как каюта. Со всеми удобствами. С десятью режимами освещения, висячей койкой, в золотом покрывале и двумя столиками: письменным и чайным, с пакетиками чая и экзотическим японским самоподогреваемым прибором.