я, блин, расплакался. И дальше уже читал и плакал. Что-то оплакивал. Уж не себя ли? Нашу молодость, нашу жизнь?..
Одно стихотворение даже понравилось.
Ароматницу из глины снял с груди твоей я ночью
Были в ней не капли масла – звоны сердца твоего.
Небо светло-золотое Феодосии веселой
стало черным и тяжелым, стало дымно-грозовым
А когда твой стан прогнулся, все в порту рыбачьи шхуны
словно в миг землетрясенья вдруг от пирса отошли.
У предгорья кипарисы зашумели, зашатались.
С их ветвей упали звезды, словно слезы страсти злой
Что вы, чудо-мореходы? Что седые кипарисы?
Ароматницу из глины я всего лишь снял, любя.
Если разобраться, то и это («слезы страсти злой»?! ) не шедевр. Но разбираться не хотелось. Я ведь в самом деле люблю его. Или молодость нашу? Не знаю, но плакать хочется…
Около десяти позвонила Р.
– Ну, как ты?
– Да не очень.
– А я уже себя съела. Все, теперь только музеи и кино.
– Ладно…
– А я тебе еще вчера позвонила, как-то мне было неспокойно, но…
– Да я мобильник забыл дома.
– Аа.
– А я тоже хотел тебе позвонить, но ты меня дисциплинизировала, договорились в три, вот и жду.
– А я решила стать недисциплинированной.
В конце сказала:
– Ты сегодня целый день дома? А можно я тебе еще раз позвоню?
Настроение поднялось.
Жаловалась, что «забегалась». Ну, я говорю, остановись, передохни.
– Знаешь, у меня такое чувство, что если остановлюсь, упаду. Так уж и буду бегать, пока завод не кончится. Сестра мне рассказывала, мама же умерла очень молодой, и никогда ничем не болела.., нет, у нее была простая ангина и началось осложнение на легкие, и она в три дня сгорела, врач сказал после вскрытия, что у нее легких просто не осталось, одна паутина.., так вот сестра рассказала, что мама незадолго до смерти сказала ей, что у нее такое чувство, что ее «завод» кончился.
Верник сообщил, что говорил со Штейнером, и тот «очень нежно» обо мне, отзывался.
– Он очень редко такое говорит, потому что, как и ты, строит из себя охотника на мамонтов, зато, если говорит, то почти серьезно…
Пожелал ему счастливой дороги, передал привет Штейнеру. Тут он спросил о здоровье. И я дал слабину, стал жаловаться, так он говорит:
– Нюма, мне в этой жизни ужасно не повезло, я здесь похоронил двух своих лучших друзей, Капитайкина и … (забыл), так что сделай мне одолжение…
Тут уж я разозлился.
– Не дождетесь, – говорю.
– Вот-вот, вот это мне нравится.
Ну каков, а? И я тоже, мудак, нашел, кому в жилетку плакать. Да никому нельзя, зачем бесплатно радовать. Или это он так на меня разозлился и теперь мелко мстит? Не дал мне телефон Рут Левин, обозвал «срамником».
– О душе, о душе пора подумать, дружище.
Ага. Вот ты и думай, авось чо надумаешь.
Жена вчера спросила,