велит Атон? – Уджаи наконец-то снова обрел дар речи.
– Атон? – ее изящные брови изумленно изогнулись. – При чем тут Атон?
Казалось, сейчас раздастся ее смех, но в зале царила удивительная тишина.
– Ты сказала «твой бог», – все-таки вымолвил Уджаи. – То есть бог солнца?
И опять коварная улыбка. Что за ней скрывалось? Это существа знало, куда больше, чем говорило им всем, и даже фараону. Как ловко оно манипулировало здесь всеми и всем! Как восхитительно оно выглядело! Он ненавидел Алаис и все же не мог отвести от нее глаза. Хотелось смотреть на нее и смотреть, пока окончательно не лишишься рассудка. Так смотрит на солнце тот, кто обречен сгореть в его лучах. Уджаи чувствовал себя сейчас таким приговоренным, которого подвесили высоко в горах в пустыне, чтобы дать ему целиком обгореть – долгая мучительная казнь. Он знал об этом не понаслышке. Алаис взмахнула темными крыльями, развеивая все его иллюзии. Создание из золота, мрака и силы солнечного огня.
– Первое имя бога солнца не было Атон, – Алаис смотрела на него, уже не смеясь.
– Какая разница? Египтом правишь ты, а не он. От его имени, но все равно нам всем придется поклониться тебе. Вместо культа Атона потом будет культ Алаис, и не важно есть ли бог вообще.
– Не в твоей власти посмотреть на того, кто считался богом изначально и при этом не лишиться рассудка, человек.
Последнее слово вызвало у него гнев. Насекомое, вот, как она хотела его на самом деле назвать. Люди были для нее всего лишь насекомыми. И не важно, кто они: рабы, таскающие блоки для пирамид или царские приближенные – все они просто люди. Просто те, кто живут и умрут, от кого в итоге останется лишь горстка гниющего мяса и костей, а она – другая. В ней нет ничего человеческого.
Она больше была похожа на скульптуру, отлитую в золотых тонах. Каменные черты ничего не выражали, и вместе с тем холодное лицо казалось чем-то уязвимым, почти беззащитным. Он не мог любить ее. Ему захотелось ударить это соблазняющее лицо, такое гордое и такое невинное, в лазурных глазах промелькнула даже какая-то наивность, а потом они вдруг стали зелеными, как изумруд, как кошачьи глаза Бастед. Он не вспоминал о богинях давно, грубость в его опыте была главным, он бил женщин в своем гареме, бил шлюх на ночных берегах Нила, бил рабов и рабынь, но не посмел бы замахнуться на дочь фараона, пусть даже не настоящую, однако его рука невольно сжалась в кулак, и тут Алаис ловко перехватила ее, как будто собиралась пожать. Его поразила даже не сила этого пожатия, а то, что вся рука вдруг вспыхнула, как в огне. Какая боль! Он зажмурился, стиснул зубы, чтобы не кричать, но крик все равно прорвался. Рука пузырилась и шла багровыми пятнами. Пятна превращались в язвы, разъедающие плоть. Всего несколько секунд, и от руки не осталось ничего, кроме обуглившихся останков. Теперь он кричал во все горло, уже не сдерживая себя. А Алаис смотрела все так же безразлично, и уже