французского языка, да и о самой стране имела весьма поверхностное представление: Эйфелева башня, лягушачьи лапки, картавая «р», Наполеон, Пьер Ришар… Катя тогда только-только закончила учебу и нигде не успела поработать. Так по специальности ей работать и не довелось – сначала она стояла за стойкой в их кафешке, потом выпросила для себя возможность уходить по вечерам на подработку в салон Бонне. С доходов от кафешки Максим выделял ей совсем уж жалкие суммы, но, признала она честно, он и себе оставлял не так уж много, отдавая большую часть прибыли на рекламу. Реклама представлялась ей таким гигантским унитазом, куда Максим бросал заработанные деньги, а потом с энтузиазмом нажимал на смыв снова и снова. Толку с нее было на полпальца. Максим бесконечно пилил Катрин (уже всюду представлявшуюся новым именем) на тему ее мрачного выражения лица. Мол, если бы она чаще улыбалась, клиентам хотелось бы чаще возвращаться в их заведение.
– Он постоянно пилит меня. Причем больше надуманно. Вчера выдал номер – обвинил меня, будто я наркоманка, а я в жизни не видела наркотиков, даже марихуану не курила! И я молча собрала вещи вот в этот вот рюкзак, а потом ушла из дома, – закончила Катрин свой рассказ.
– Вам есть, где остановиться? – спросил Жан, призадумавшись.
– Нет, месье. У меня нет приятелей во Франции.
– Я не предлагаю вам остановиться у меня, – поспешно добавил старик. – По-дружески интересуюсь. Вот что я вам скажу, Катрин… Цените того человека, что вас любит. Цените, пока он есть, несмотря на все его недостатки. Ведь вы и сами несовершенны. Совершенные – они там, – и старик показал пальцем вверх, в небо.
На лице Катрин изобразилось легкое замешательство и сомнение.
– Куда сейчас направитесь, домой? – спросил старый Жан, довольный, что заставил собеседницу задуматься.
– Нет, мне надо найти одного человека. Только я даже не представляю, где он может быть…
– Да что там искать, в участке он. Полицейском участке, в смысле, – сказал старик, и затем назвал точный адрес.
– Откуда вы знаете? – недоверчиво нахмурилась Катрин.
– Некогда объяснять, Катрин, – ответил тот. – Сам-то я, в отличие от вас, непоседы, уже собираюсь домой.
Старый Жан встал с лавки, снял шляпу в знак почтения, прощаясь, и… пошел по невидимой лестнице вверх. Катрин, ошеломленная, смотрела вслед старику, пока он не скрылся в облаках, а потом вытащила мобильник и написала сообщение: «Макс, у меня все ОК. Мне надо немного побыть одной».
Письмо, сожженное в 2009 году
«Мама,
Я тебя совсем уже не помню. Только по фотографиям. Но я никому об этом никогда не скажу. Стыдно не помнить свою маму. Память на лица у меня так себе, ничего не могу поделать. Да и вообще память ни к черту, я постоянно не высыпаюсь. Может, раньше я тебя помнила, а теперь забыла, и из головы сгладился даже тот факт, что я тебя помнила?
Депривация