усмехнулся, порвал грамоту на мелкие клочки, бросил их на пол и лишь после того, как раздавил серебряной подковкой печать, презрительно изрек:
– Я-то думал, Петр Иванович умный, а он совсем дурак. Ишь чего удумал, волка песьим лаем стращать.
Князь Дмитрий кивнул на обрывки послания. Хитро прищурясь, он насмешливо промолвил:
– Ну с посланьем воеводы еще куда ни шло, так можно обойтись, но не вздумай, коли доведется от государя получить указ, с ним так же поступить. За это по московским законам отсеченье головы полагается, – затем уже серьезно вопросил:
– Чего делать-то будешь?
– Чего делать? – весело переспросил Иван. – Для начала разыщу Евлашку да садану по черепу, давно руки чешутся, а потом подамся к атаману. Наверняка скучает побратим по есаулу верному.
– Вольному – воля, – тяжело вздохнул Дмитрий Михайлович и указал глазами на Елену, как бы спрашивая: «А с ней что будет?»
Сей молчаливый вопрос вызвал в Ванькиной душе доселе вовсе незнакомое, но очень тягостное чувство. Впервые в жизни удалой казак столкнулся с тем, обо что не раз ломалась воля самых смелых, презирающих смерть бойцов. С тем, что часто делает честных, неподкупных воинов подлыми предателями. Столкнулся он со страхом за судьбу дорогих его сердцу людей.
Уйти в ватагу воровского атамана было очень просто, но это означало потерять Елену навсегда.
«А и впрямь, что с ней будет? – подумал Княжич. – Одно останется – за Дмитрия Михайловича замуж выйти да ехать с ним в Москву. Только как там самого князя встретят, когда прознают, что казаки, которых он был должен на поклон к царю доставить, к воровскому атаману подались?»
Ваньке стало нестерпимо жаль сидящих перед ним израненного Новосильцева и несчастную беглянку. Вдруг припомнился отец, его нелегкое семейное житье средь вольных воинов.
– Тяжко тебе, батюшка, пришлось, одиноким волком быть куда сподручнее, – вслух промолвил есаул, обращаясь к покойному родителю. Князь Дмитрий и Елена испуганно взглянули на него, видимо, они решили, что Княжич начал заговариваться. Иван печально улыбнулся – от такой жизни действительно тронуться умом немудрено. Присев за стол, он с явною издевкой поинтересовался у царского посланника:
– И чем же побратим так государю досадил?
– Тут, пожалуй, не в досаде, в страхе дело, – ответил тот. – Не послушались, видать, меня казаки да вновь в набег на татарву пошли, а крымский хан царю Ивану пожаловался. Наверно, даже не пожаловался, просто пригрозил: не уймешь станичников – пожгу Москву, как десять лет назад. Государь же страх свой помнит. Много натерпелся он его, когда в начале войны все полки в Ливонию услал, а Гирей про то дознался да двинул тьмы ордынские на Русь. Иван Васильевич-то на опричников своих надеялся, думал, в случае чего, черным войском карательным столицу прикрыть. Ан нет, просчитался. Как татары объявились под Москвой, его кромешники, лишь пытать-казнить приученные, словно тараканы, по запечьям разбежались. И пришлось царю спасаться