лед, Еленкины ладони. Прикосновение по-девичьи нежных Ванькиных губ заставило литвинку открыть глаза. Заметив во взгляде есаула виноватое смущение, она тихо прошептала:
– Вы, разбойники-казаки, все такие благостные или только те, у кого мамы боярышни?
– А у вас в Литве все девки шальные или только те, что княжеского звания, – насмешливо ответил Ванька, но Еленка все ж таки учуяла в его голосе обиду. Обняв Княжича за шею, она прижала его к себе так, что Ванькин лик уткнулся в ее груди и, гладя мокрые кудри есаула, тоскливо вымолвила:
– Я не девка, я бабенка вдовая с душою искалеченной. Зачем тебе такая? Ты хорошую жену себе найдешь.
Ванька попытался возразить, но Еленка приложила тонкий пальчик к его губам, строго заявив при этом:
– Не спорь со мной. Не зря ж меня в Варшаве за колдунью почитали. Я всю жизнь твою, как на ладони вижу. Много будет в ней печалей да радостей, многих женщин на пути своем встретишь, а любить одну меня лишь будешь. И коль не даст господь соединиться нам в этом мире, в том, ином, я непременно женой твоею стану.
– Да что с тобой, о чем-нибудь недобром вспомнила? – догадавшись о причине странных речей любимой, спросил Иван.
– Нет, нет, все хорошо, жаль вот только, лилий в озере нету, – ответила Еленка и, смущенно улыбаясь, добавила: – Не сердись, не место миловаться здесь, совсем от холода околеем. Одевайся да бежим в повозку нашу, там тебя я быстро отогрею.
Порывисто вскочив, литвинка мигом облачилась в свое мужское одеяние. Взявшись за руки, как дети, они пошли на свет сторожевых костров. Впрочем, двадцатилетний атаман Хоперского полка и восемнадцатилетняя вдовая княгиня чистотою душ и были еще дети.
По возвращению в казачий стан их ожидал щедрый подарок Новосильцева. Подойдя к шатру, Елена с Княжичам не заметили привычной суеты охранников и слуг. Лишь один начальник стражи тосковал у порога княжеской обители, время от времени поглядывая в сторону обоза, откуда доносились лихие песни станичников. При появлении княгини с есаулом он радостно изрек:
– Слава богу, пришли, а я уж думал, не бывать мне на гулянке.
– О какой гулянке речь, кто дозволил, – строго вопросил Иван.
– Князь, конечно, кто ж еще такое может. Совсем Дмитрий Михайлович с пути истинного сбился. Раньше в рот хмельного не брал, а как свел с вами дружбу, так не хуже любого казака хлебать винище обучился, – отвечал служивый, сгорая от нетерпения присоединиться к пирующим, и тут же пояснил: – Не успели вы уйти, князь хорунжего позвал да говорит: «У меня в обозе бочка вина прокисает. Сзывай, Митяй, братов, прощаться будем, завтра ж наши пути расходятся». Ну, того, понятно дело, долго уговаривать не надо, одно слово – Разгуляй. Тут же и отправились гулять и наших всех с собой забрали. Я же сдуру возьми да скажи, мол, негоже без присмотра шатер оставлять, мало ль, что случиться может. А хорунжий говорит: «Вот ты за караульщика и останешься. Жди, покуда атаман с княгиней с озера вернутся, а как вернутся, за нами поспешай.