крышку, поучительно изрек:
– Больше никому не показывай. Уже не маленькая, пора бы знать, как золото из человеков умеет алчных душегубов делать.
Положив поверх ларца свой кошель, он в свою очередь спросил:
– Плата за любовь, говоришь? Что ж, может быть, и так, я об этом как-то не подумал. Помню только, что отец, с войны возвращаясь, всю добычу маме отдавал. У моих родителей было так заведено.
Теперь настала очередь краснеть Еленке. Незатейливые Ванькины слова повергли ее в сладостный трепет. Нет, не бескорыстие есаула смутило своенравную красавицу. Это жадный человек, при случае, способен бесстрашье проявить, а истинные храбрецы никогда скупыми не бывают, склад души у них иной. Разве может о корысти печься тот, кто жизнь свою ни в грош не ставит. Поразило юную вдову Иваново спокойствие и уверенность в себе. Он, конечно, догадался, да княгиня и сама дала понять, кому обязана своим богатством. Однако ни тени злобы иль уничижения не увидела Еленка на лице любимого, когда напомнила ему о бывшем муже. В зеленовато-карих есауловых глазах была лишь истинно мужская мудрость. Глядя на Ивана, синеглазая вещунья наконец-то поняла, почему сотни суровых воинов так верят есаулу, смело отдают в его украшенные самоцветами по-женски нежные руки свою судьбу. Поняла Еленка и другое: «Только он спасти меня может. Одна, без Ванечки, среди совсем чужих людей я просто-напросто помру».
Словно маленькая девочка, заплутавшая в темном лесу и наконец увидевшая свет между деревьев, она шагнула было к Княжичу, намереваясь, пусть даже униженной мольбой, упросить взять ее в жены, но вдруг остановилась. Отважной дочери погибшего полковника припомнилось, что точно так же на нее смотрел в жуткий миг их расставания Гжегож Шептицкий.
«Нет, мне и Гжегожа бог не простит, а с Иваном что случись – одно останется, руки на себя наложить и гореть в геенне огненной», – подумала Елена.
Может быть, любовь да страх, объединившись, и одолели б дерзкий нрав красавицы, оставайся они с Княжичем наедине. Глядишь, и разрыдалась бы гордая шляхтянка на казачьей груди, но за порогом раздался знакомый кашель Новосильцева. То ли хворь напомнила князю о себе, то ль таким манером он решил дать знать постояльцам о своем возвращении.
При виде стоящих друг напротив друга Еленки с Ванькой царев посланник на какой-то миг залюбовался ими. Столь прекрасной влюбленной пары ему встречать еще не доводилось. Одинокому, стареющему мужу вдруг стало грустно, князю вспомнилась богатая невзгодами, но шибко бедная житейскими радостями собственная молодость, и он участливо спросил:
– Ну что, договорились, как вам дальше жить да быть? Повернувшись к Новосильцеву, с полными глазами слез, но бодрым голосом княгиня заявила:
– Да, мы все уже решили. Я еду с вами в Москву, а Ваня отведет на Дон свой полк, исполнит волю государя и отправится за нами вслед. На таком коне, как Лебедь, он нас еще в дороге догонит.
Жалко, Княжич в этот миг лица ее не видел. Уловив в Еленкиных словах чуть ли не радость, он нахмурил брови. Возразить Ивану было нечего