Виноватым Княжич чувствовал себя за то, что не способен дать любимой всего этого. Впрочем, почему же не способен?
Не зря покойный полковник Озорчук звал свою дочку умницей-красавицей. Чутьем да разумом бог Елену и вправду не обидел. Узрев в искристых Ванькиных глазах тоскливую печаль, она сразу поняла, что перестаралась, явившись перед ним во всем своем былом великолепии. Однако в ней сейчас жила не дочь отважного полковника, а покорительница рыцарских сердец, княгиня Волович. Наполнив кубок вином, Еленка подала его Ивану, властно приказав:
– Пей!
Как только есаул осушил серебряную чашу, гордая красавица подвела его к постели, неожиданным движением своих тонких, но сильных рук повалила на перину и, невзирая на робкий Ванькин протест «Очумела девка, да подожди, я сам», принялась срывать с красавца казака одежды.
– Молчи, нынче ты мой пленник. Этой ночью я в постели начальствовать буду.
Лаская умиленным взглядом обнаженное тело любимого, Еленка стала подбирать подол своего роскошного платья.
При виде точеных ног и поросшего светло-русым, пушистым волосом срама Княжич было потянулся ей навстречу, однако красавица опередила. Повелительно сверкнув колдовскими очами, она уселась на Ваньку верхом, отыскала своей пылающей пещеркой мужскую твердь, со сладким стоном вобрала ее в себя и предалась любовной скачке. На вершине грешного блаженства отчаянная сумасбродка рванула шелк на груди так, что жемчуг и алмазы радужным дождем брызнули во все стороны, подставив по-девичьи розовые, маленькие соски под горячие поцелуи нежных губ любимого.
Когда, жалобно вскрикнув, прекрасная наездница упала Княжичу на грудь, он восторженно изрек:
– А ты не только в бою, но и в любви лихая.
Еленка вздрогнула, приподняла свою прекрасную головку и смущенно вымолвила:
– Ты только плохо не подумай обо мне. Просто закрутила меня жизнь, как осенняя буря лист опавший. Разве я сама могла подумать, хотя бы месяц назад, что буду убивать, мужиков к себе в постель затаскивать.
Почуяв две упавшие ему на шею горючие слезинки, Иван уложил Еленку рядом. Целуя ее в маленькое ушко, он нежно прошептал:
– Я не мужик, я казак. Меня в любви только лихостью и можно покорить.
На утренней заре княгиня с есаулом наконец-то утолили свою любовную жажду. Тесно прижавшись друг к другу, они затихли, но сон не шел, и Княжич вновь вернулся к своим прежним размышлениям. «А ведь к прежней жизни-то, пожалуй, нет возврата. После эдакой войны с поляками и Елениной любви мне угон коней ногайских да пьяные куражи в кругу продажных девок вряд ли в радость будут. Прикоснувшись к великому с прекрасным, трудно к убогому вернуться. Нет, вернуться-то, конечно, можно, только бой с гусарами, погибель Сашки и Еленкина нежность навсегда останутся в моей душе, как в ее это белое платье, и не дадут покоя. Видно, впрямь придется ехать на Москву, да там пытаться счастье отыскать».
Словно читая его мысли, литвинка встрепенулась, тревожно вопросив:
– О чем задумался,