полтора года. Стал спокойнее, увереннее. Будто набрался спокойствия и уверенности от его, Бертена, хозяина. Даже замашки у них стали схожими. Обрэ и сам этого, возможно, не замечает. Но в движениях, в мимике, в интонациях то и дело проскальзывает нечто неуловимо схожее с движениями, мимикой, интонациями господина де Мориньера.
И Бертена это одновременно веселит и немного раздражает.
*
Ужин получился длинным. Разговор, который они затеяли во время него – ещё длиннее.
Мориньер видел, что Жак с каждой кружкой вина всё больше пьянеет, но не останавливал его, как и не мешал тому говорить. Все они, понимал он, какими бы сильными, уверенными в себе, непобедимыми ни казались, в конечном счёте, очень уязвимы. И эта уязвимость может открыться в самый неожиданный, самый неподходящий момент. Он наблюдал такое не однажды. Ссоры, драки, стрельба, дуэли. Всё это – результат того бесконечного напряжения, которое все они испытывают на этой земле. Запертые в стенах форта, вынужденные на этом небольшом пятачке постоянно общаться друг с другом, не имея возможности отгородиться от тех, с кем в иной ситуации ни за что не стали бы иметь дела, они все рискуют однажды потерять выдержку, лишиться хладнокровия. И если сегодня пришёл черед его пирата-капитана – так тому и быть.
Поэтому, выяснив про Леру всё, что было нужно, Мориньер позволил беседе течь как придётся. Сначала они обсудили проведённые учения, потом поговорили о запасах продовольствия, наконец, Обрэ рассказал о последней охоте. Потом замолчал на какое-то время.
И Мориньер молчал. Наблюдал, как Обрэ с мрачным видом крутит в руках деревянную, подаренную Брианом, ложку. Когда тот, положив её наконец на стол, спросил с едва заметной агрессией в голосе:
– Почему, монсеньор, вы не позволили Бриану остаться в форте? – он, Мориньер, только брови вскинул – изобразил удивление.
– Каким образом это касается тебя?
– В общем, не касается, – смутился Обрэ. – Но вы могли бы ответить.
Мориньер чуть склонил голову набок. Улыбнулся едва заметно. Даже если бы он вдруг решил теперь отвечать на вопрос Жака, ему некуда было бы вставить и слова, потому что Обрэ, тот самый Обрэ, который никогда не позволял себе ни одного лишнего вопроса или комментария, в этот вечер изменил своим принципам и говорил, практически не делая пауз.
Взялся вдруг рассказывать о том, каким чудесным мальчишкой был этот недотёпа Бриан, – в сущности, они и подтрунивали над ним так… ради смеха, а вообще-то ничего дурного не предполагали. Снова и снова допытывался, отчего Мориньер не позволил тому остаться, сетовал на то, что Бриану теперь и податься некуда. Говорил, что тот – сирота, живёт у тётушки, что та будет очень недовольна, когда мальчишка вернётся в её дом – без ремесла, без перспектив. Соглашался, что мальчишке нечего делать в море, но здесь, на суше, он мог бы…
Он говорил бы и говорил, если бы Мориньер