я понял, почему он так жестко пошутил. В целом, ему было совершенно похуй, кто с кем и куда ебётся. Здесь он, наверное, был взрослее нас. Тогда почти все из нас жили, так или иначе соотносясь с уголовными «понятиями», по которым жил весь наш край, населённый потомками каторжан и современными продолжателями их криминальных традиций. Стас же отказывался хоть как-то признавать «понятия».
Он изрядно подтрунивал над университетским буфетчиком, который своих пидорских наклонностей не скрывал. Иногда игра становилась довольно жёсткой: Стас откровенно заигрывал с буфетчиком, после чего, добившись от него приглашения на свидание, публично поднимал на смех. Но в целом, ему было наплевать.
Стас настаивал на том, чтобы мы выработали какие-то другие критерии оценки, например, порядочность-непорядочность человека, или возможность-невозможность рассматривать его в качестве собеседника, от которого можно научиться чему-то дельному. Наши подростковые замашки, почерпнутые из мелкоуголовного бэкграунда, Стас терпел со сдержанной брезгливостью. Когда же кто-то другой начинал при нем говорить что-нибудь резкое о гомосексуалистах (если, конечно, это был человек несидевший), Стас тут же срубал его фразой о том, что агрессивная гомофобия всегда развивается из латентной педерастии. Впрочем, это были времена, когда гетеросексуальность еще считалась нормой, а не признаком зашоренности и отстоя…
Итак, через день я снова встретил Стаса. Разумеется, первым же делом спросил его, виделся ли он с Шуркой и сообщил ли о том, что все происшедшее в лёхином доме было просто шуткой. И Стас рассказал следующее.
Идти к Шурке ему, честно говоря, не очень хотелось, поскольку чувствовать себя виноватым Стас, как все нормальные люди, очень не любил. Поэтому он решил для начала выпить пива, чтобы чувства некоторым образом притупились. А потом, вроде как, можно и извиняться пойти. Надыбав где-то малых денег, он пошел по улице и случайно встретил Лиду, ту самую лёхину таинственную женщину, с которой поделился своими сомнениями.
Лида красиво смеялась, обнажая стройную шею, после чего предложила Стасу свою компанию для совместного распития спиртных напитков. Пили они долго, разное, там и сям. Дальше был некоторый пробел, после которого они обнаружили себя в районе шуркиного дома со страшным желанием помочиться в нормальных условиях, в тепле. Стас долго мялся, мои слова кусали его совесть, как надоедливые гостиничные клопы, которых хуй поймаешь в темноте. Но пошел он к Шурке, я думаю, все-таки ради поссать нормально, а не ради того, что бы рассыпаться в извинениях. Остановившись у шуркиной двери, он долго собирался с духом, тщательно вспоминал, что собирался сказать, подбирал слова, делал демонстративно грустное лицо… В конце концов он все-таки позвонил в дверь. Но увидев напуганное и честное лицо Шурки, тут же наглухо забыл о моих увещеваниях и прямолинейно спросил:
– Ты один?
– Нет, – еще более испугано сказал Шурка, припомнив недавний ночной