Коллектив авторов

Пушкин в русской философской критике


Скачать книгу

убийцей не хотим.

      Ты не рожден для дикой доли,

      Ты для себя лишь хочешь воли;

      Ужасен нам твой будет глас.

      Мы робки и добры душою,

      Ты зол и смел – оставь же нас;

      Прости! да будет мир с тобою.

      И табор опять подымается шумною толпою, и «скоро все в дали степной сокрылось». Вечные дети первобытной природы продолжают свой путь без конца и начала, без надежды и цели. Журавли улетают, только один уже не имеет силы подняться, «пронзенный гибельным свинцом, один печально остается, повиснув раненым крылом». Это – бедный Алеко, современный человек, возненавидевший темницу общежития и не имеющий силы вернуться к природе.

      Пушкин верен себе: он не преувеличивает, подобно Льву Толстому, счастья и добродетелей первобытных людей. Он знает, что смысл всякой жизни – трагический, что величайшая свобода, доступная человеку, есть только величайшая покорность воле природы:

      Но счастья нет и между вами,

      Природы бедные сыны!

      И под издранными шатрами

      Живут мучительные сны;

      И ваши сени кочевые

      В пустынях не спаслись от бед,

      И всюду страсти роковые,

      И от судеб защиты нет.

      В «Галубе» Пушкин возвратился к теме «Цыган» и «Кавказского пленника». Теперь в первобытной жизни, которая некогда противополагалась европейской культуре, как нечто единое, поэт изображает глубокий разлад, присутствие непримиримо борющихся нравственных течений. Жестокость магометанина Галуба вытекает из того же понятия о праве, как и жестокость Алеко. Оба они говорят теми же словами о кровавом долге, о мщении:

      Ты долга крови не забыл…

      Врага ты навзничь опрокинул…

      Не правда ли? Ты шашку вынул,

      Ты в горло сталь ему воткнул

      И трижды тихо повернул?..

      Галуб считает себя выше дикого, праздного и презренно-доброго Тазита, так же как Алеко считает себя выше старого цыгана, не признающего ни закона, ни чести, ни брака, ни верности: преимущества обоих основаны на исполнении кровавого долга, на воздаянии врагу, на понятии антихристианской беспощадной справедливости – fiat jus[95].

      И старый цыган, и Тазит чужды этим культурным понятиям о справедливости. Оба они – вечные бродяги, питомцы дикой праздности и воли, смешные или страшные людям мечтатели.

      Среди культурных людей, правоверных сынов пророка, Тазит кажется неприрученным зверем:

      Но Тазит

      Все дикость прежнюю хранит.

      Среди родимого аула

      Он все чужой; он целый день

      В горах один молчит и бродит.

      В мирном созерцании природы Тазит так же, как старый цыган, почерпает свою бесстрастную, всепрощающую мудрость:

      Он любит по крутым скалам

      Скользить, ползти тропой кремнистой,

      Внимая буре голосистой

      И в бездне воющим волнам.

      Он иногда до поздней ночи

      Сидит, печален, над горой,

      Недвижно вдаль уставя очи,

      Опершись нá руку главой.

      Какие мысли в нем проходят?

      Чего