все еще не с концом, по я взял несколько тысяч рублей вперед для необходимейших уплат. Я рад, что с тобою расчитываюсь, а ты мне была мой самый тяжелый заимодавец. Отдай же Пушкину, что ему следует, то-есть 1880 рублей; кажется, – так. В письмах моих к нему должен быть расчет мой с ним. Если как-нибудь перед отъездом его понадобились бы ему деньги сверх того, то дай ему несколько сотен рублей, под залог его будущего бессмертия, то-есть новой поэмы. Только смотри, чтобы он эти деньги не употребил на шалости, на игру; на девки – можно! Вот тебе лорнетка. Такая ли? Пристлей уверяет, что взятая Васильчиковым одинакова. Вот тебе M-me d'Angeville, M-eurs Auguste et Waldowski! Похлопочи о ней, чтобы ей дали сыграть несколько раз. Она прелестная актриса: певица на французский лад, но поет с приятностию и говорит куплеты с большим умом. Я за нею не волочился; следовательно, можешь приласкать ее, не будучи в дурах. У Лодомирской вчера не крестили: ребенок цветет. Наши, слава Богу, здоровы. Сегодня еду к ним. Четвертинские также едут сегодня! Не могу писать далее, голова идет кругом, плачу Матьясу, Дмитрию Давыдову, Завтра собирается ко мне кое-кто, разве погода остановит. Сегодня опять потоп грянул с неба. Поздравляю тебя с завтрашним новорожденным. Обнимаю и благословляю вас, милых моих, от души. Дай Бог тебе дать мне хороших вестей, а мне – тебе. Цалую тебя тысячу раз. Из деревни по почте буду писать более, а теперь не взыщи за краткость.
Москва. 11-го июня.
Я вчера писал тебе по почте.
11.
Князь П. А. Вяземский своей жене.
№ 7. Москва 16-го [июня 1824 г.].
Я приехал в Москву по вызову Лушникова. Сегодня начинают писать купчую и, кажется, на неделе все кончится. То-то будет для меня тяжкое время, как прорвется плотина и перельется через меня около полумиллиона рублей, или перебегут через меня 1200 людей! Страшно и больно подумать, кроме скуки и хлопот считать, пересчитывать, записывать, расписываться! А ты, счастливица, ты купаешься теперь в море, а мы здесь только что мокнем на дожде! Погода все еще не устанавливается: час солнышка в неделю, а тал все дождь, да дождь! Наша дорога невообразимая, и уже зато досталось ту, когда я ехал сюда из Остафьева, Наконец получил я письмо твое из Киева от 1-го июня. Как я рад, что вы дотащились туда благополучно! Я все надеюсь, что там пошло уже лучше. Удивляюсь, как ты писем моих не получила, я несколько их надписал в Киев в дом Раевского, или Орлова. Вели справиться, но, вероятно, ты уже их теперь получила. Дети здоровы, и все идет порядочно. Мамзель Горе очень довольна Машенькою; Пашенька все еще бурлит иногда и лениво учится. Кажется, Мамзель Горе не довольно строго принялась с начала, а теперь ей уже и трудно справиться с нею, тем более, что она и в самых шалостях своих и упрямствах, часто смешна и обезоруживает, рассмеша. Однакоже, она ее несколько раз наказывала, и перед отъездом моим было лучше. Как я высек Павлушу на днях голою рукою по голой и…! так что, и рука и и… равно разгорелись! Он кусал или исцарапал Машеньку и замахнулся на мамзель Горе, которая брала его за ухо. Зато наставление мое будет ему памятно, и с тех пор он присмирел. Погода никак не позволяет мне сделать из него себе верного товарища, а там в бабьей беседе он очень балуется, потому что все его балуют. В Москве ничего нет замечательного, кроме свадеб. Обнимаю и благословляю вас всех от души. С нетерпением ожидаю