то нельзя ли было бы оставить там детей на зиму, тебе сюда приехать, а мне тотчас по твоем приезде ехать к ним и дождаться вас всех на весну? Но, разумеется, этот план только тогда сбыточен, когда явно будет, что, вывезя детей из Одессы, подвергаешь их выздоровление новым препятствиям и рискуешь их здоровие. В этом деле более тебе надлежит решить, нежели мне: поездка твоя в Одессу имела целью поправление здоровия детей; следовательно, оно и должно быть главным предметом в наших теперешних планах.
София родила дочь Прасковью. Я крещу у неё с Наденькою за Прасковью Юрьевну. Четвертинсвие все очень огорчены.
Уж и от тебя доставались мне иногда хорошие перья, а уж какие теперь у меня! Силы нет писать ими! Обнимаю и благословляю вас всех от души. Дети все еще гуляют, а пора письмо посылать в город.
Кланяйся Пушкину. Что же Байрона? И Дашков пишет ко мне, что он надеется на него. Дашков тебе кланяется.
Ты написала бы князю Василию в Парнас poste restante: тебе, кажется, легче и дешевле с ним переписываться.
17.
Князь П. А. Вяземский своей жене.
[№ 13-й. 10 июля 1824 г.]. Москва.
Твое письмо с Трубецким очень меня было смутило; сегодня два письма, полученные от (ни на одном не выставлено число! когда остепенишься?) – но всетаки после отъезда Трубецкого – меня немного успокоили. Ты надежнее говоришь о здоровии Николеньки, и я тебе верю. Сердце легковерно к хорошему. Я ни- делея с Скюдери и читал ему из твоих писем то, что относится до болезни детей. Вот извлечение из его замечаний. Слушай!
Следует выписка из письма Скюдери медицинского содержании, на французском языке.
Покажи это своим докторам, разумеется, не в виде наставления, потому что они обидеться могут, а просто, как известие мое к тебе о разговоре с нашим московским доктором. По всему вижу из слов Трубецкого, что у вас нет ни одного значительного доктора. Но его словам, вижу также, что одесское лето не благоприятно детям, и что именно потому Воронцовы выслали детей своих на июль и август. Свюдери не почитает однакоже одесское лето вредным для детей. Ты все-таки хорошо сделала, что взяла загородный угол. Теперь поговорим о тебе. Я и тобою недоволен. Ты, говорят, очень похудела, моя милая! Сделай милость, побереги и себя. От беспокойствий сердечных по болезни детей не убережешься, я это понимаю, но ты, пожалуй, расстроишь желудок свой и запустишь его; вот этою не позволяю. То, что ты говоришь мне о своих обедах, совсем мне не нравится. Ты сидишь несколько дней, Бог знает на чем, то-есть на г….. изготовленном Василисою, а там бросишься на лакомый обед у Гурьева или другого! Как тут устоять желудку? Сделай милость, думай что и у тебя за плечами, по крайней мере истинно сердцем за плечами, и ты не ошибешься! И тогда оглядывайся на меня, когда ты захочешь предпринять что-нибудь вредного желудку твоему. Вот один шпионский надзор, который хочу иметь и сохранить за тобою! Ты врешь непростительно, когда говоришь мне в письмах, а Трубецкому на словах, что ты опасаешься моей недоверчивости в заботах твоих о детях!