я, моя милая, два письма от тебя, от 13-го и от 20-го. Хорошо, что у вас изрядно идет, хотя и не совсем хорошо; также и у нас, то-есть в нравственном отношении, а в физическом, слава Богу, все в порядке. Мы все здоровы! Но отсутствие M-lle Goré и неимение, кем заменить ее, очень меня расстроивает. Впрочем, Геиинеман со вчерашнего дня у нас, и уроки, как мне кажется, пойдут довольно порядочно. С ним одно утро понедельника будет потеряно, ибо в субботу поедет он после второго завтрака, т. е. во втором часу, а возвратится в понедельник после обеда. Но я предвижу большой недостаток в присмотре за детьми; признаюсь с этой стороны я и M-lle Goré не был совершению доволен; дети, а особливо же Машенька, мало ее уважали; а теперь и Hélène и M-lle Caroline они и в грош не ставят. Этому помочь нельзя: уважать нельзя заставить, если сам не умеешь себя заставить уважать. M-lle Caroline слишком добра, то-есть тиха, с детьми. Дай Бог только им здоровие, а впрочем все остальное может исправиться. Мое дело с Спасом опять на несколько дней отсрочено и все за глупыми формами нашего судопроизводства. Меня это пуще тревожит оттого, что я тебя оставляю без денег. Л что до меня касается, то, право, все равно! Я еще рад, что дело тянется, – ты знаешь, как я не люблю приступать к решительным мерам. Все-таки лучше, как можно говорить: сегодня да завтра! Не понимаю, как ты не получаешь моих писем. Вот 11-е письмо, что пишу к тебе, а ты не с большим месяц, как поехала. Из числа 11-ти только два с отъезжающими: с Петр[ом] Львов[ичем] Давыдовым и с Каталано, а другие 9-ть через Рушковского или Булгакова, который отсылает их с экстра- почтою. Кажется, письма мои не довольно занимательны, чтобы ходить по рукам прежде, нежели дойти до твоих рук. Je me tiens à quatre pour être d'une bêtise à toute épreuve, et il me paraît, que j'y réussis. Сегодня ездил я к Четвертинским: они черезвычайно огорчены смертью Софии Нарышкиной, и все эти дни князь был болен, так что и не были у меня в Петров день. Был один Тимирязев, который тебе кланяется, а к вечеру подъехал Оленин, которого мы тотчас напоили, и стало нельзя сказать, чтобы праздник был не в праздник. София родила дочь благополучно; я еще не видал се после родин. Наконец Древновский решительно умер вчера. Прости, моя милая. Мне надобно еще много писать к Карамзиным, к князю Федору по делам его, теперь жe около полуночи, а нужно в Москву отправить к утру нужные бумаги к Спасу. Дети велели тебя и твоих расцаловать. Обнимаю и благословляю вас всех от души. Дай Бог увидеться нам в радости!
Кланяйся Пушкину и скажи, что получил письмо его, кажется, от 14-го. Буду отвечать ему после. Скажи ему, чтобы он не дурачился, то-есть не умничал, ибо в уме, или от ума у нас и бывают все глупости. Пускай перенимает он у меня! Я глупею à vue d'oeil.
16.
Князь П. А. Вяземский своей жене.
Остафьево. 6 июля. [1824 г.]. № 12,
Здравствуй, моя милая и мои милые! Я получил твое письмо от 23-го июня и письмо от Волконского из Николаева с присылкою 8 аршин ситца, материи на панталоны, ножичка и табаку турецкого. Ты мне о ситце в своих письмах ничего не говоришь, но я наугад велел из них шить платья детям к 12-му. Так ли? Хорошо ли я сделал? Ты мне говоришь о булавке: её нет, и Волконский о ней ничего не говорит. О шляпе пишет он, что не мог он ее отправить: досадно; а у меня более всего к шляпе губы и льнули. Узнай, где она, да постарайся мне ее выслать. Ты еще писала о 2 тростях; и их нет. У нас, слава Богу, все идет довольно хорошо.