обо всем. За дверью собиралась очередь: соседей все же было четверо. Иногда раздавался деликатный стук: ее пытались вернуть в действительность. «Ну, еще страничку, последнюю!» – будто уговаривая кого-то, думала Ксеня. Наконец вмешивался отец. Он стучал увесистым кулаком в дверь и громко требовал:
– Ну-ка, выходи!
Она выходила, придерживая спрятанную под платьем книгу, и делала при этом страдальческую мину – «живот болит».
Как-то Ксеня застала отца за странным занятием. Он аккуратно вырезал из газеты «Правда» чьи-то портреты. – Пап, а кто это? Почему ты их вырезаешь? – с любопытством спросила она. – Это портреты руководителей нашего государства. Их надо уважать и нельзя ими подтирать… Поняла? – сурово ответил отец. В сортире был вбит гвоздь, а на нем висела нарезанная на квадраты газетная бумага. «Какая разница, ведь никто не видит,» – подумала дочь, но ничего не сказала. Ей почему-то стало смешно.
Небольшую комнату родители постарались обставить, как они говорили, не хуже, чем у людей. Когда Ксеня поинтересовалась, у каких людей, мать ответила строго и значительно: у приличных. Слева от двери расположился вместительный гардероб. В нем мать аккуратно развесила свои наряды и выходной шевиотовый костюм отца. Ксенин выходной костюм висел там же, на самодельных плечиках: юбка-плиссе и жакетка в талию. Справа от двери стояла широкая кровать с панцирной сеткой и никелированными спинками, на ней – пышно взбитая пуховая перина, которую мать каждое утро молотила кулаками, три китайских верблюжьих одеяла и три пуховые подушки, покрытые кисеей.
Мать так старательно и любовно сооружала постель по утрам, что Ксеню почему-то тянуло разрушить это сооружение. Что она и делала, когда родителей не было дома. Вдоволь набесившись в пуховой благодати, она пыталась вернуть постели прежний вид. Но, наверное, ей не хватало старательности и любви, поэтому застеленная ею постель выглядела жалко. Бдительное око матери, конечно, обнаруживало непорядок, и Ксеня наказывалась лишением свободы на воскресный день.
Сама Ксеня много лет спала на раскладном диване и молча злилась утром – убирая, а вечером – доставая из углубления внизу простыню, подушку и одеяло. Зато, ложась спать, она долго поглаживала висящий на стене немецкий бархатный ковер, на нем была изображена красивая молодая женщина в старинном наряде на лошади, а перед ней – в низком поклоне – молодой мужчина со шляпой в руке. Приятное тепло бархата действовало на нее успокаивающе и усыпляюще, как когда-то плюшевый бок старенького мишки.
Еще в комнате стоял круглый стол, покрытый скатертью из зеленого бархата – за ним Ксеня делала уроки. В левом углу – громоздкий проигрыватель на ножках и подольская швейная машинка в тумбочке, в правом – невысокий самодельный столик с трельяжем. Прямо перед зеркалом – в ряд – выстроились семь мраморных розовых слоников. Из-за зеркального отражения их казалось вдвое больше. Ксенины родители искренне верили, что эти безделушки приносят