рядом с ней, обнял еще теплое и мягкое тело. «Врачи подождут, – подумал он, – не к спеху».
О них вспомнили лишь только к вечеру, когда медсестра пришла делать Надежде Петровне очередной укол.
Последовавшие за кончиной супруги тяжелые хлопоты, чуть было, его самого не свели в могилу.
Провожать Надежду Петровну пришло людей совсем немного: Паляевы вели довольно замкнутый образ жизни, и родни у них было совсем ничего, а единственный брат Паляева – Феликс исчез с горизонта их жизни много лет назад, не обремененный ни семейными узами, ни детьми.
Светлана приехала одна, без мужа и дочери. Она пробыла с Иваном Тимофеевичем целую неделю, боясь оставить отца хотя бы на минуту, под руку водила его по квартире, из спальни на кухню, из кухни в ванную, кормила чуть ли не с ложки, а по ночам плакала, уткнувшись в подушку.
Паляев за эти дни превратился в безмолвный камень, весь ушел в себя. И только на девятый день, стоя над свежей еще могилой супруги, он вдруг судорожно и глубоко вздохнул, опустился на колени и заплакал. Ему сразу стало легче, а с легкостью пришло и чувство вины перед дочерью, на которую он словно бы переложил все свои непомерные страдания вместо того, чтобы самому быть для нее поддержкой и опорой.
Перед отъездом Светлана долго говорила с отцом о том, как же им быть дальше. Она по-прежнему боялась оставлять Паляева одного, но и взять с собой в Топольки тоже не могла, объясняя это стесненными жилищными условиями.
Стоя на перроне железнодорожного вокзала, Паляев клятвенно заверил дочь, что ей совершенно не о чем беспокоиться, что он, в конце концов, мужик и, как ни как, номинально, глава семьи, хотя и живут они в разных городах и видятся редко. Что жизнь продолжается. Что он возьмет себя в руки…
В общем, говорил он, провожая Светлану, все те обычные слова, которые произносят, чтобы успокоить своих самых близких людей, и в которые трудно верится самим.
Выполнить обещание было необычайно сложно. Оказалось, что Паляев к самостоятельной жизни совершенно не приспособлен. Ему пришлось узнавать и осваивать совершенно незнакомые прежде стороны жизни, которые пугали его и ввергали в глубокую депрессию. Он впадал в настоящую панику при виде горы квитанций, счетов об уплате коммунальных услуг и всяческих налогов, путался в своем маленьком личном бюджете, пытаясь свести доходы с расходами, и по неопытности, сразу же влез в довольно серьезные долги. Он не умел готовить, стирать и гладить. Он не знал, как включается пылесос, где в доме хранится утюг, и почему нужно периодически размораживать холодильник.
Не прошло и недели с отъезда дочери, как Паляев превратился в полного анахорета, неопрятного, потухшего старика. Сил его едва хватало выходить на работу, которая уже не приносила никакого удовлетворения. И с еще большим отвращением возвращался он по вечерам обратно, едва волоча ноги, стараясь не думать о том, как он войдет в свою квартиру,