вымя.
Солнце упало за тополиные верхушки и, теряя силу, сквозило в беспокойной листве, выбрасывая оттуда острые, всё ещё слепящие лучи. Михаил отправился к Чибисову за молоком.
Анисим Чибисов увидел свет в недоброй памяти восемнадцатом году, был лишь немногим младше Ольги Пантелеевны и ныне являлся самым полноценным свидетелем века и в Ягодном, и в Соловьёвке. Гражданскую войну он, конечно, не помнил, но Великую Отечественную прошёл полностью и закончил её в Праге без единой царапины. В свои девяносто три он сохранял ясный ум и здравость суждений, один из последних в селе держал корову, правда, ухаживала за ней главным образом его незамужняя дочь Тоня, а сам Анисим по естественной в его годы немощи осуществлял пригляд. Было видно, что когда-то представлял он из себя ладного и крепкого мужчину, но теперь усох так, что, казалось, превратился в полый стебель подсолнуха.
Войну Анисим вспоминать не любил, вообще производил впечатление человека, который знает куда больше, чем говорит, но пара излюбленных историй была и у него, и он с удовольствием рассказывал их к месту и не к месту. На двоих с дочерью был у них мобильный телефон, и Анисим, начинавший жить при лучине, теперь иногда брал его в руки и время от времени поглядывал на синюю трубочку "Nokia" с каким-то недоумением.
Вернувшись от Чибисова уже в сумерках, он поставил тёплую трёхлитровую банку на крыльце, взял из сенцов косу, сунул руку под стреху, где в своём восковом яйце тут же заворошились осы, и рука его легла точно на оселок, оставленный здесь десять лет назад. Ветер улёгся окончательно, за домом в некошеном поле кричал коростель и пунктир кукушки прошивал тишину двойной нитью. Вдалеке прогрохотал по мосту поезд – судя по времени – 302-й, пензенский. Михаил вышел из двора и стал косить напитанную росой траву. Она покорно ложилась ему под ноги лёгкими полукружиями, и, некошеная столько лет, как будто сама впивалась в мокрое лезвие.
Миновали уже почти три месяца с того дня, когда перед Вячеславом открылась дверь на свободу, а он так и не смог оправиться и избавиться от апатии, овладевшей им после этого злополучного приключения. Он как-то потух. Родительская квартира Вячеслава находилась в Тушино, в том районе, который ещё сто с небольшим лет назад именовался Всходней. Что и как здесь всходило, что даже заслужило право сделаться названием целой местности, летописи наши умалчивают, а, может быть, мы недостаточно с ними знакомы, но действительность такова: с течением времени Всходня превратилась в окраинный московский район, прилегающий к метро "Сходненская", а на место древнего Тушинского вора, потрясавшего основы государства, явились воры помельче.
Вячеслав не раз уже думал о том, что возвращение из неволи именно сюда, а не в их с Наташей квартиру на Мосфильмовской улице, было как-то естественнее, ближе к земле и правде жизни, как она сейчас ему представлялась. Квартира была самая обыкновенная, вовсе не запущенная, но, конечно, весьма скромная, обставленная ещё старой чешской мебелью, напоминавшей то ли о СЭВ, то ли о Варшавском договоре, то