плевок.
– Попробуй, – спокойно ответил Михаил, хотя сердце у него билось в висках.
– Тут и пробовать нехер, – сказал Николай, но из кабины не вылез.
Некоторое время они изучающе оглядывали друг друга, а водитель, отвернувшись, ждал уже равнодушно. Выражение деланой свирепости на простодушной его физиономии долго не удержалось.
– Ну, иди, Скакунов, – решил наконец Николай, – куда шёл. Не ссы, Соловьёвка.
Скорее всего, здесь сказался атавизм – воспоминание о том времени, когда Ягодное и Соловьёвка ещё не были одним целым и парни обоих концов бились друг с другом не на жизнь, а на смерть.
– Ты запомни, – и это прощальное напутствие наложилось на звук захлопнутой дверцы, – у нас здесь всё просто: если что не так – шесть досок и в землю.
Двигатель взревел, и машина уже дёрнулась, но тут же остановилась, как бы споткнувшись. Николай высунулся в окно.
– А то поставь бутылку, друганами будем, – внезапно предложил он и лицо его помягчело. Водитель глянул на него одобрительно и тоже окончательно сменил гнев на милость. В глазах его появилась мечтательность.
Тем же вечером Михаил с Николаем пили портвейн в проулке у дома Ольги Панкратовны и делились подробностями армейской службы. Николай служил в морской пехоте на Балтийском флоте и рассказывал, как ходили в составе группы кораблей в Адриатику и даже стояли некоторое время у причалов черногорского города Бар. "А там пальмы, сечёшь? – то и дело повторял он, – настоящие". И ещё: "Ты Людку знаешь, что к бабке из Рязани ездит? Людку не трогай. Моя Людка".
Сейчас, вспоминая это, Михаил подумал, что надо бы найти Николая Афанасьевича, напомнить о состоявшейся дружбе и попросить, чтобы в порядке исключения дали эту выписку из похозяйственной книги, чтобы в следующий приезд не мотаться туда-сюда, а сразу пойти в архив, а оттуда в кадастровый отдел.
Купив кое-что из продуктов, Михаил залез в машину и покатил в Ягодное. Проезжая мимо конторы, увидел "УАЗ", и, предположив, что это Николай Афанасьевич пожаловал на рабочее место, зарулил на площадку рядом с домиком из белого силикатного кирпича.
Николая Михаил узнал сразу, хотя тот и сильно изменился со времени их первой встречи. Теперь это был не безбашенный дембель с чубом, а степенный, заматеревший мужик, и бремя власти, коей был он облачён, накладывало на него некоторый барственный отпечаток.
– Здорово, Николай, – весело поздоровался Рябинин.
– М-м, – промычал Николай Афанасьевич, протягивая кряжистую руку, – во-он кто. Землю, слыхал, оформляешь?
– А то. Что за бюрократия у вас тут? Я думал, это у нас в Москве только. – Он рассказал про архивариуса и спросил:
– А вы-то мне не можете дать эту выписку?
– Из похозяйственной книги? Без архивной справки – не можем, – покачал головой Николай Афанасьевич. – Порядок такой. А кто ж там у нас на архиве? – обратился он к уже знакомой Михаилу секретарше.
– Да кто, – сказала та, – Усачёв же.
– От