тоже больше люблю на фасад, чем в подворотне, там воняет очень, да и опасно, – одобрительно заметил долговязый, с почти бесцветными волосами крупье.
Четвёртый вспухший в комнате нарыв самовыражения базировался где-то поблизости от меня, как я понял в минуту лёгкого просветления по экстатически-запрокинутым, внимательным лицам, в числе которых были физиономии молодого русского писателя, недавно написавшего имперский роман, заканчивающийся крахом империи, Упыря, пожилой, чопорной гомосексуальной пары, торговки квасом, глухонемой старушки-консъержки, слепого мальчика-шахматиста. И что они так застыли, будто дожидаются звуков Орфеевой лиры? А, так это же меня слушают!
– Низость, господа, – это фикция! – прислушался я к своим словам. – Такая же поза, как всё остальное. Как может быть позой очарование, красота, аура власти… В наше-то время, когда любой смысл тотчас нивелируется полностью противоположным, имеющим точно такое же право на существование… Может ли сейчас индивид с подлинным упоением, не замутнённым воспитанным нигилизмом современного рубежа веков наслаждаться собственной низостью?
– Минус на минус даёт плюс! – глубокомысленно изрёк слепой мальчик.
– Всецело согласен, – поддержал его Упырь, – только ощутив все бездны бестиальной низости можно преисполниться сочувствия к бедным животным.
– Квас уже совсем прокис, на хрен, – с беспокойством сказала баба с улицы.
– Минус на минус даёт плюс! – повторили восторженным фальцетом гомосексуалы.
Слепой мальчик счастливо вздохнул.
– Дерьмо, – сказал писатель.
Глухонемая старушка разрыдалась неестественно громко.
– Ну когда же, наконец, низость-то ваша начнётся? – нетерпеливо спросила баба с улицы. Миф о римских оргиях, похоже, глубоко укоренился в её сознании.
– А давайте поедем к Анастасии? – вдруг с радостно-гадливым выражением предложил Голубцов.
– А примет? – чуть было не сказал я, но вовремя поправился, – поехали!
Анастасия жила в мансарде под крышей старого, потрёпанного дома на Васильевском. Фасад этого дома стал бы настоящей оплеухой для маркиза де Кюстина – он не только не представлял собой некоего симулякра благообразности, но, напротив, казалось, беззастенчиво выставлял напоказ всю мерзость и грязь, какой отличался этот дом. Впрочем, внутри оказалось ещё хуже. Даже Голубцов засомневался, правильно ли он указал адрес, а Лэмб дико краснел, но всё-таки покорно плёлся за всеми, сгорбившись, как старая крыса, притягиваемая невидимой чудесной дудкой. Эту квартиру, рассказывал на лестнице всезнающий Голубцов, Анастасия выменяла на ту, в которой они жили с Лэмбом и которую он оставил ей после развода. Деньги, полученные сверху, она потратила на содержание какой-то дикой бабы, лесбиянки и садомазохистки, с которой она жила после музыканта. Сейчас Анастасия