Грызет себе семечки, поплевывая шелуху, проглатывает зернышки, все на один вкус, и снова плюет – вот такая вот игра в вопросы и ответы. А если зернышко все-таки окажется особенным? В крайнем случае, подумал Алексей, закатит театрально глаза к небу и восторженно прошепчет: «Нарисуешь мой портрет?» «Ну, нарисую», – ответит он равнодушно, потому что настанет его очередь грызть эти чертовы семечки…
– Я тоже, – услышал он после долгой паузы и ошалело уставился на нее. – Больше всего на свете люблю рисовать.
– Да ладно, – ответил он, пытаясь разглядеть в глазах лукавую искорку, но видел что-то другое, новое, в ее лице. – Не ври.
– Правда, – ответила она задумчиво. – Я действительно редко рисую. Чаще по ночам, когда все спят, никто не мешает, не врывается в комнату. Или когда настроение очень плохое, или когда совсем хорошее. Но такое редко бывает.
– Почему? – спросил он недоверчиво.
– Не знаю. Наверное, у меня грустные хромосомы.
– Наверное, – согласился он, представив себе, насколько это было возможно, бесхвостых головастиков с печальными глазами навыкате. И ничего с ними не сделаешь, никак ты их не развеселишь, не исправишь уже, потому что они – хромосомы… Не попрешь против генетики, хоть ты тресни.
– Смотри.
Она расстегнула молнию на сумке – он с любопытством наблюдал за нетерпеливыми движениями ее рук, раздумывая, что же сейчас она ему покажет, – взвизгнула еще одна молния, еще одна, место, наверное, потайное, подумал Алексей, и извлекла на свет божий аккуратно свернутый в трубочку альбомный лист, протянула ему.
Альбомный лист вызвал в сознании ассоциации с детскими рисунками – голубое небо, солнышко с улыбкой до ушей и с круглыми глазами, восторженно взирающими на папу, головой подпирающего тучку, маму – поменьше и самого автора пейзажа, с непременными воздушными шарами в руке. Собственно, далеко ли она ушла от этого возраста, юная художница? Воздушные шарики в ее руке едва ли смотрелись бы кощунственно…
Осторожно разворачивая драгоценный сверток, он сперва заметил карандашные штрихи. «Графика, – подумал с легкой тенью уважения, прогоняя без усилий прочь из сознания папу, подпирающего тучку. – Портрет… Портрет, черт побери, вот ведь сумасшедшая…»
Он сидел и молча разглядывал портрет. Иногда поднимал глаза, чтобы попытаться хоть что-то понять, но она молчала, смотрела спокойно, может, только слегка напряженно, как будто ничего и не было особенного в том, что она взяла и вот так запросто, не спросив разрешения…
– Похож, – вынесла она свой вердикт, пристрастно сравнив копию с оригиналом.
– Похож, – не стал спорить Алексей, – неплохо рисуешь. Польщен, никто никогда раньше не рисовал моих портретов. Это ты вчера?
– Вчера, – кивнула она.
– У тебя настроение было очень плохое или… совсем хорошее?
– Не знаю. – Она пожала плечами, опустила глаза, вяло ковырнула вилкой салат. – Просто скучала.
– Скучала?
– Ну