align="center">
Слог первый, в котором с небес сыплются железные звезды
Итак, предположительный японец был упущен, а Дрозда вела московская охранка, посему все свои усилия петербуржцы сосредоточили на камере хранения. Багаж был сдан на сутки, из чего следовало, что скоро, никак не позднее полудня, за ним явятся.
Фандорин и Мыльников сели в секрет еще с вечера. Как уже говорилось, в непосредственной близости от камеры хранения дежурили железнодорожные жандармы, по привокзальной площади, сменяясь, бродили мыльниковские филеры, поэтому руководители операции устроились с комфортом – в конторе «Похоронные услуги Ляпунова», что находилась напротив станции. Обзор отсюда был превосходный, и очень кстати пришлась витрина американского стекла – траурно-черного, пропускающего свет лишь в одну сторону.
Лампу напарники не зажигали, да в ней и не было особенной нужды – поблизости горел уличный фонарь. Ночные часы тянулись медленно.
Время от времени звонил телефон – подчиненные рапортовали, что сеть расставлена, все люди на местах, бдительность не ослабевает.
О деле у Эраста Петровича и Евстратия Павловича все уж было переговорено, а на отвлеченные темы разговор не клеился – слишком различался у партнеров круг интересов.
Инженер-то ничего, ему молчание было не в тягость, а вот надворный советник весь извелся.
– Графа Лорис-Меликова знавать не приходилось? – спрашивал он.
– Как же, – отвечал Фандорин – и только.
– Говорят, объемного ума был человек, даром что армяшка.
Молчание.
– Я, собственно, к чему. Мне рассказывали, что его сиятельство перед своей отставкой долго разговаривал с Александром Третьим наедине, делал разные пророчества и наставления: про конституцию, про послабления инородцам, про иностранную политику. Покойный государь, как известно, разумом был не востер. После со смехом рассказывал: «Лорис меня вздумал Японией пугать – представляете? Чтоб я ее опасался». Это в 1881 году, когда Японию никто и за страну-то не считал! Не слыхали вы этого анекдота?
– Д-доводилось.
– Вот какие при Царе-Освободителе министры были. Ананасу Третьему не ко двору пришлись. Ну а про сынка его Николашу и говорить нечего… Воистину сказано: «Захочет наказать – лишит разума»… Да не молчите вы! Я ведь искренне, от сердца. Душа за Россию болит!
– П-понятно, – сухо заметил Фандорин.
Даже совместная трапеза не поспособствовала сближению, тем более что ели каждый свое. Мыльникову филер доставил графинчик рябиновой, розовое сало, соленые огурчики. Инженера японский слуга потчевал рисовыми колобками с кусочками сырой селедки и маринованной редькой. С обеих сторон последовали вежливые предложения угоститься, столь же вежливо отклоненные. По окончании трапезы Эраст Петрович закурил голландскую сигару, Евстратий Павлович посасывал эвкалиптовую лепешечку от нервов.
В конце концов, в установленный природой срок наступило утро.
На площади погасли фонари, над влажной мостовой заклубился пар,