я с ним разговаривал, когда в середине декабря возил Марину с Женькой и Севой по магазинам в райцентр. Мы с ним вместе обедали в блинной, пока мои через дорогу наряды мерили… И он тогда спросил меня: «Неужели ваша травница так плохо жила, что вместо гипса на ноге шину из коры носила?»
– Какого гипса? – недоуменно скривилась я. – Бабушка никогда не ломала ногу, да и руку… Она вообще, на моей памяти, ничем серьезным не болела.
– Понимаешь, когда ее нашли, у нее на ноге, правой, голень была закреплена двумя кусками осиновой коры. И перетянута сверху поясом от платья. Я тогда подумал, что Неонила Марковна могла только в дороге на Дальние Болота или уже там ногу повредить. Мы ведь виделись с ней в то утро, когда она в это треклятое место пошла… Я с удочкой на берегу сидел, а она мимо бодро так прошагала.
– Валерыч, а почему я этого не знаю?
– А, потому что это «второстепенно для официальной версии причины смерти», – зло процитировал мужчина, по-видимому, участкового.
– Погоди. А причем здесь все-таки гипс?
– Вот, и я его тогда также спросил… А он ответил мне, что, после вскрытия выяснилось – у Неонилы Марковны был открытый перелом лодыжки, примерно четырехнедельной давности. А потом, правда, добавил, после того, как всю мою фляжку с кедровкой опорожнил, что кровь на ее чулке в месте раны была свежая…
– То есть, получается, что она в тот день с утра была здоровой и бодрой, ногу сломала или по дороге или где-то на болотах, а потом сама себе, каким то образом, восстановила кожный покров и кость… Но, не до конца и, поэтому решила подстраховаться шиной из коры… Вот это да…
– Я бы сказал… – присоединился Валерыч витиеватым матом…
Ровно в 20.00, я стояла у калитки одноэтажного кирпичного дома бабушкиной подруги и обреченно голосила:
– Катерина Ивановна! Это я, Ветвяна! У вас тут собачка… беспокойная! Я ее боюсь…
Собачка – огромный «кавказец», показушно прыгала на своей туго натянутой цепи по двору и с надрывом меня облаивала. Я, в полголоса, парировала ему альтернативными версиями слова «беспокойная», в перерывах вновь призывая хозяйку дома:
– Катерина Ивановна! Кате… Ой, добрый вечер… Я по приглашению, но ваш «Цербер» его в устной форме не принимает.
Шустро выскочившая из-за угла дома Катерина Ивановна, с пучком порея в руке, решительно направилась к большой дощатой будке в дальнем углу двора:
– Веточка, да какой это Цербер, дурак дураком! А ну-ка, давай на место, Борька! – кобель, тут же забыл про меня и, подобострастно припадая, исчез в завешанной мешковиной дыре. – Проходи в дом, детка, не бойся.
– Имя у него какое-то странное, как у борова. Кто назвал? – с готовностью просквозила я мимо.
– Да я так окрестила, – злорадно захихикала женщина. – Мне его сын привез из питомника в начале ноября, уже взрослым кобелем. Сказал: «На всякий случай». А имя у него было звучное – «Барклай». Да, только не тянет он на Барклая. Стыдобище одно… Ты меня прости за такую встречу, я за луком в огород бегала, слышу, заливается